Торквемада и испанская инквизиция

Осужденные за ересь надевали также высокую митру (конусообразный колпак), изготовленную из картона и обшитую желтой тканью: а для точного определения провинности еретики, раскаявшиеся до исполнения приговора и не подлежавшие сожжению на костре, обязаны были носить на груди, на спине, а также спереди и сзади колпака («coroza», как в Испании называли митру еретика) полные кресты Святого Андрея. Тех же, кто повторно впал в ересь, но раскаялся до исполнения аутодафе (они также носили упомянутые кресты), следовало заложить до пояса вязанками хвороста и поджечь. Когда языки огня охватывали санбенито и колпак, пламя сбивали в знак того, что грешник не подлежал смерти на костре, хотя тело его уже было сильно обожжено. Он заслужил помилование, пройдя через муки, задыхаясь у столба в пламени горящего хвороста. Такое помилование Святая палата дарила еретику, в последний момент признавшему свою вину и пожелавшему вернуться в лоно матери-церкви, чтобы умереть у ее любящего сердца. Поэтому два сопровождавших монаха отвязывали раскаявшегося, чтобы он во всеуслышание сделал свое признание, спасая тело от безумных истязаний, а душу – от вечных мук геенны огненной.

Наконец, нераскаявшийся еретик нес те же знаки отличия, что и вновь впавший в ересь, но в этом случае языки пламени могли целиком охватить его, чтобы показать, что ему подобало бы принять смерть от огня; его санбенито затем размалевывали изображениями чертей – пугающими гротескными карикатурами, – дабы известить о темных силах, управляющих его душой.

Теперь предстоит сделать некоторые выводы о самом духе инквизиции, нашедшем отражение в трудах Эймерико и его комментатора Пеньи, где подробно изложены принципы юриспруденции Святой палаты. Но прежде стоит упомянуть и о мнениях других авторов относительно правосудия и милосердия в понимании инквизиции и рассмотреть поясняющие пассажи, вышедшие из-под пера Гарсиа де Трасмиера.

Трасмиера, на которого мы уже ссылались, был инквизитором из Арагона, жившим в семнадцатом веке – почти двести лет спустя после интересующей нас эпохи. Мы могли бы обратиться еще к двум десяткам авторов, начиная с Парамо, которые придерживались тех же позиций, и единственной причиной нашего выбора является то, что сочинение Трасмиера имеет характер краткого конспекта.

Он сформулировал, пожалуй, все аргументы, которыми Торквемада и его сторонники убеждали себя не только в своей правоте, но и в неизбежности – если они намерены исполнить свой долг перед Богом и людьми и следовать предназначению, ради которого явились на свет, – тех свершений, за которые взялись.

«Обе эти добродетели – милосердие и справедливость – неразрывно соединены в Боге, хотя мы по несовершенству своему противопоставляем их, говоря, что божественный промысел лишь полезен в первом и наиболее величествен во втором. Истинным проявлением божественного милосердия, без сомнения, является спасение души, и разве можно усомниться в том, что суровое правосудие трибунала инквизиции – это поистине предписанное милосердием исцеление во благо грешника?

Так же, как варварством было бы приписывать жестокость хирургу, который прижигает огнем заразную язву на теле пациента, так же полнейшим невежеством было бы полагать, что кажущиеся суровыми законы предназначены для чего-то отличного от намерений, управляющих хирургом или отцом при наказании своих детей. Спаситель учит: «Кто не пользуется розгами, тот не любит ребенка», – и в другом месте: «Бог строг с теми, кого любит».

Может ли извращенность зайти дальше подобного толкования? В Риме во времена Торквемады Его Святейшество раздавал отпущения грехов, заменяя казнь на денежные штрафы, объясняя сию замену христианской заповедью: Бог не желает смерти грешников, но хочет видеть их здравствующими и обращенными в истинную веру.

Может показаться, что Великий инквизитор и папа по-разному понимают милосердие и справедливость. Сие сказано к чести папы.