Торговец отражений

Профессор обернулась, определила, кто спрашивал. Улыбка на мгновение сползла с ее лица, но быстро вернулась.

— Да, Шелдон, что ты хотел? — проговорила она по-прежнему приятным голосом.

— Скажите, почему практически вся программа нашего курса построена на том, чтобы изучить все что угодно, кроме смысла слов?

— Программа направлена на то, чтобы по окончании университета вы стали мастерами в своем направлении, — отрапортовала Ливье.

— Вы не понимаете.

— Тогда что ты спрашиваешь?

— Зачем нам тратить три года на изучение строения слов, если мы все равно не знаем, что выразить этими звуками?

Профессор оперлась о доску и хмыкнула. Окинула взглядом аудиторию и, увидев, что большинство поддерживало ее, спросила:

— Можешь объяснить, Шелдон?

— Мы же с вами сейчас разговариваем?

— Разговариваем. — Казалось, Ливье хотела кивнуть, но замерла, вытянулась, словно боялась сделать лишнее, необдуманное движение.

— А какая разница, что спросил бы я триста лет назад? Меня тогда не было, вас — тоже. Так зачем изучать древний английский?

— А тебе разве не хочется узнать, как все было?

— А вы уверены, что вы изучаете то, что было на самом деле?

— Конспирология здесь роли не играет, — сказала профессор Ливье и наконец-то смогла улыбнуться. Улыбнулась скромно, как на собеседовании, без зубов, мимолетным движением губ. — Потому что это — история языка, Шелдон. Как бывает история государств.

— Государства — это не собрание звуков. Это судьбы. И я говорю не о конспирологии.

— Языки тоже — судьбы.

— Тогда почему мы изучаем судьбы звуков дольше, чем судьбы людей? Не кажется ли вам, что это противоречит самой сути образования? — сказал Шелдон и улыбнулся.

— А тебе не кажется, что сути образование противоречат твои прогулы? — спросила преподавательница и улыбнулась уже широко, по прежнему, когда в аудитории послышались одобрительные присвистывания. — Может, если бы ты посещал мои лекции и знал столько, сколько твои одногруппники узнают на лекциях, не задавал бы таких глупых вопросов.

— А ваше желание самоутвердиться за счет меня не кажется вам противоестественным для преподавателя?

— Что ты имеешь в виду?

— То, что если бы у вас были достойные причины переубедить меня, вы бы это сделали. Назвали бы войны, которые произошли из-за несогласия государств в использовании языков, о том, как люди резали друг друга за неправильное именование чего-то. Такое ведь было, я и без вас знаю. Но вы молчите.

— Мы разговариваем на разных языках, Шелдон.

— На одном. Только вы говорите о форме, а я — о смысле.

— Смысл неотделим от формы.

— А вот тут вы совсем не правы, профессор. Я могу солгать так, что вы поверите. Это будет форма правды, но смыслом окажется ложь.

— Я пойму.

— Вы, кажется, уже не поняли.

Волосы профессора Ливье, казалось, наэлектризовались и тянулись к потолку. Шелдон молчал. Ему нравилось смотреть на то, как люди, уверенные в своей безупречности, в один миг теряют лоск и превращаются в настоящих себя, обыкновенных и ничем не отличающихся, кроме приятного голоса, надломить который ничего не стоит.

Жаклин Ливье крутила в пальцах ручку, украшенную стразами. Лицо женщины каменное, казалось, покрывалось маленькими трещинами. Грейс смотрела на нее и думала, что профессор бы разлетелась на кусочки, если бы пальцем Грейс коснулась ее щеки. Отвалился бы подбородок, нос, посыпались бы глаза и волосы, а осталась бы только шея.

Вопреки ожиданиям, больше о происшествии профессор не вспоминала.

Остаток занятия прошел в напряжении. Профессор Ливье надиктовывала лекцию, сидя за столом, а все записывали, страшась ее голоса, вдруг изменившегося. Он потерял привычную приятность и стал обыкновенным.

Занятие кончилось спустя вечность. Сложно сказать, чему оно было посвящено: теме или желанию заполнить время словами. Но никто, кроме профессора, не торопился уходить: начиналось представление. Шелдон не успел встать, как рядом оказалась взмыленная и разъяренная Руби.

— Ты где был, чудище лохматое?! Уже два месяца прошло! — процедила она, приглаживая волосы.

Шелдон посмотрел на нее и аккуратно, опираясь на стол, поднялся и сделал шаг вперед.

Руби послушно отошла и, замерла, пропустила не только Шелдона, но и всю его компанию, которая покинула аудиторию, не переглянувшись и не обратив внимания на оставшихся студентов.

Шелдон стоял в шаге от Руби, высокий, вытянувшийся и стройный, и только лицо все еще не потеряло следом изможденности. Вблизи он был похож на мумию некогда прекрасного юноши, наряженную в дорогой костюм.

— Я отправил тебе письмо, — сказал он.

— Письмо? — опешила Руби.

— Я был занят.

— Занят?!

Шелдон ответил не кивком, а движением век. Сомкнул их на мгновение, а потом вновь воззрился на Руби со спокойной внимательностью.

— Какое, к дьяволу, письмо?

— Ты разве не видела?

— Я?! Я вижу все! Это ты… А куда ты его вообще отправил?

— Если я говорю, что отправил письмо тебе, значит я отправил его тебе, — пояснил Шелдон.

Руби жевала губу. Еще немного — и откусит.

— И как же ты его отправил?

— Почтой.