Тореадоры из Васюковки

— Фонарик не забудь. Пригодится, — напомнил я.

— Фонарик обязательно. Без фонарика нельзя.

Он прошёлся по хате, взял в руки топор, что стоял в углу возле порога:

— Топор. Нужно хотя бы два. У Робинзона было аж двенадцать топоров.

— Что он — жонглировал ими что ли? — удивился я. — Зачем ему столько? Глупый какой-то твой Робинзон.

— Ты очень умный! — рассердился Кукурузо. — Молчи! Ты никогда не необитаемом острове не жил — возражай!

В это время дверь открылась и на пороге появился дед. Кукурузо так и замер с топором в руках.

— Оп-па! — спокойно произнес дед. — Мебель рубить задумал? А ну, поставь топор на место! Двоечник!

— Да я ничего, — замямлил Кукурузо. — Я… я… хотел ему показать ему, какой у нас топор хороший… удобный. Он говорит, что у них лучше… Как бы не так, у нас лучше, дедушка?

Дед ничего не ответил, и мы вышмыгнули из хаты.

— Фу! Чуть не засыпались! — уже за ригой выдохнул Кукурузо. — И как мы не услышали его шагов!

Это и вправду было удивительно. Значит, мы очень увлеклись. Потому что дедовы шаги слышно издалека. Дед ходит, как на лыжах, не отрывая ног от земли: шарк-шарк, шарк-шарк. Кажется, едва ноги переставляет, вот-вот упадет… Но посмотрели бы вы на него на охоте… На зайца по чернотропу дед может прошаркать этак километров пятьдесят — хоть бы что.

С идим мы с Кукурузо за ригой и обговариваем, как лучше перетащить всё необходимое в лодку. Наконец договорились. Кукурузо понемногу будет выносить из дома и прятать в бурьяне за ригой. А как стемнеет, уже я (чтобы Кукурузо был у деда на глазах и не вызывал подозрения) потихоньку перенесу всё в лодку. А завтра…

Глава 14 Робинзон Кукурузо высаживается на необитаемом острове

Утро следующего дня. Солнечное, звонкое, голосистое: петухи поют, гуси гогочут, коровы мычат. Я скрючился у тына и поглядываю в щель, что делается во дворе у моего друга.

Подготовительные работы успешно закончены. Всё имущество Робинзона Кукурузо уже в лодке: и берданка, и удочка, и фонарик, и ложка, и коньки (на зиму), и топор (к сожалению, один и то старый, треснутый и без топорища — ну, это ничего, на острове можно будет вытесать) и много чего другого. Червяков накопана полная банка из-под бычков в томате (я слово «бычки» зачеркнул и написал карандашом «червяки», вышло «червяки в томате»). И еды полная сумка. И даже две таблетки пирамидона (на случай болезни).. Значит всё в порядке.

Теперь осталось одно — отпроситься у деда.

Дед сидит на колоде и вытесывает рукоять для вил. Кукурузо ходит возле него и канючит.

— Деда!

— А?

— Я к тетке Ганне пойду в Пески.

— Отцепись.

— Деда!

— А?

— Ну я пойду.

— Отцепись тебе говорят. Иди уроки учи. Двоечник!

Помолчали немного. Потом снова:

— Деда!

— А?

— Мне с вами скучно.

— Так мне что — на голову встать, чтобы тебя развеселить?

— Я к тетке Ганне пойду. Там Яришка. Я её сколько не видел.

— Когда она дома, то только и таскаете друг друга за волосы, а тут, видишь, соскучился…

— Я вам и самосаду принесу. Вы же знаете, какой у тётки Ганны самосад.

— У меня свой не хуже. Отцепись.

Снова помолчали.

— Дедушка!

— А?

— Ну я пойду.

— Вот пристал, как банный лист! А уроки?

— Да я книжку возьму и там буду учить. Вот спросите у тётки Ганны потом.

Я притаился и думаю: «Ох, и тяжело в наше время бежать на необитаемый остров!»

— Дедушка!

— А?

— Я только на пару дней. Надо мной всё село смеётся после вчерашнего… Вот вы какой, ей-богу!

— Так не болтайся, где не надо! Кто тебя в кукурузу погнал?

Снова помолчали.

— Дедушка!

— А?

Долго канючит Кукурузо. Наконец деду надоедает терпеть и он говорит:

— Вот чертёнок! Совсем замучил. Ну иди уже, чтобы я тебя не видел. Только на два дня, не больше. Но если тётка Ганна скажет, что уроки не учил, — этой палки отведаешь. Двоечник!

Кукурузо не стал задерживаться, побежал в хату (а то дед еще передумает!), схватил «Грамматику» — и к воротам. Потом вдруг остановился, обернулся, потоптался на месте, вздохнул:

— Будьте здоровы, дедушка! Хороший вы… Я всегда знал, что вы хороший…

— Иди-иди! — буркнул дед. Разве он знал, что прощается с ним Кукурузо на двадцать восемь лет два месяца и девятнадцать дней…

На улице я присоединился к Кукурузо.

Молча дошли мы до речки, молча сели в лодку и молча поплыли в плавни.

Только Собакевич, бежал за нами, весело гавкал и пытался ухватить за икры то меня, то моего друга. Не понял торжественности момента глупый щенок!

Не проронив ни одного слова, доплыли мы до острова. В молчании перенесли все вещи на поляну к шалашу.

И вот в последний раз стоим на берегу у лодки. Понурившись, ковыряем носками ботинок землю. Стоим и вздыхаем. Надо прощаться, а мы не знаем, что говорят в таких случаях на прощание. Ведь не на день мы прощаемся, не на месяц, не на год даже, а на целых двадцать восемь лет два месяца и девятнадцать дней. Еще никто в мире не прощался так надолго.

Кукурузо наклонился к Собакевичу, почесал за ушами, взял его переднюю лапу, пожал:

— Прощай! Я бы тебя тут оставил, но и сам не знаю, как у меня с харчами будет… Не бойся… Павлуша тебя в обиду не даст. Ты же, Павлуша…