Топ-модель

И я почувствовала: моя душа закалилась, точно легированная сталь. И я почувствовала внутри себя эту звенящую сталь. И от этой звенящей и подлинной стали возникла сила, способная противостоять всему, что мешает нам жить достойно и счастливо.

Старенький, пьяненький и болтливый служитель мертвецкой, отвечающий за сохранность трупняков, как он выразился, встретил нас неприветливо, мол, не положено без соответствующих документов, да и обслуживающий персонал на обеде.

- Вот документы, дед, - Алекс тиснул сторожу ассигнацию цвета весенней американской лужайки, и все врата пред нами отворились.

Мы прошли по плохо освещенному коридору, где возникло впечатление: катакомбы.

- Подружка, небось, - слушала развязный хмельной голос. - Ой, нынче черт-те чё, я вам так скажу. Душегубство непотребное. Ранее порядок был, а сейчас порядка - йок! Та-а-к, неопознанные трупняки... это тута. Тута у нас морозильник. Вишь, какая дверь?

Металлическая дверь с крутящимся колесом по центру походила на сейфовую в банковское хранилище. С заметным усилием старик отвинтил колесо - из хранилища вышла морозная заснеженная зима. Сторож включил свет - и я увидела металлическую стену, состоящую как бы из ячеек. "Как в камере хранения", подумала.

- Вроде тута, - проговорил старичок. - Ежели, говорите, красивая? - И рывком выдвинул из "камеры хранения" стеллаж, на котором под стираной простыней со штампами угадывалось нечто, напоминающее человека. - Отворять, мил человек?

- Давай, отец, - сказал Стахов с обыденным выражением на лице.

До последней секунды надеялась, что произошла ошибка...

Я знала Танечку чуть-чуть, но она была живая, когда её знала, и видеть её под мерзлой простыней не хотелось. Если она там, значит, я тоже виновата - виновата в её смерти. Если бы не я - она бы жила, и жила бы как хотела. Бы-бы-бы - как тавро неотвратимой беды.

Это была Танечка. Грубый шрам вокруг тонкой хрупкой шеи доказывал: голова на самом деле была отделена от туловища. Окоченевшее мертвое лицо напоминало лик мертвого манекена. На ресничных веточках, как на лапах елей, искрились снежинки. Старичок прокомментировал:

- Молодая девка, а ужо отмучилась.

- Она? - спокойно вопросил Стахов.

- Да, - подтвердила и увидела: Танечка плачет, тщась открыть глаза.

Меня повело - менхантер удержал за локоть. И, будто поняв причину моего плохого состояния, объяснил: снежинки растаяли от разницы температуры.

Мертвая Танечка плакала, а не плакала, не могла плакать. Наверное, надо было плакать. Не плакала - стальная оболочка. Защищающая мою душу, не позволяла этого делать.

А мертвые плачут по нам, живым? Не так ли?

Потом я заново вернулась в жаркий день, похожий на пылающие печи крематория. Солнце прожигало крону деревьев и землю, утомленную без дождя но меня прожечь не могло. Озноб бил такой, будто в детстве, когда болела коклюшем.

- Выпей, - сказал Стахов. - Там, в бардачке, коньяк.

- Там пистолет.

- И коньяк.

- Я не люблю коньяк.

- Почему?

- Коньяк пахнет клопами.

- Это французский клопы, они самые лучшие, - усмехнулся человек за рулем авто, мчащегося в никуда. - Убедись сама, Маша.

Помедлила, потом все-таки открыла бардачок - там, за массивным пистолетом "Стечкиным", обнаружила плоскую фляжку. Вытянула её, отвинтила крышку - лекарственный горьковатый запах. Средство от жизненных драм и неурядиц?

- Она хотела в Париж, - вспоминаю. - Теперь Танечка туда не сможет поехать. Ее мечта...

- Париж ждет тебя, - прерывают меня. - Пей.

- Я никогда не пила коньяк, - признаюсь. - Ничего, кроме шампанского. Так, баловалась. Это был высший шик для нас, дивноморских, - хлебнув из фляжки, чувствую, как спиртовая настойка на французских клопах умеряет силу морозного холода в груди. - Кстати, - вспоминаю, - почему в Москве оказалась? Из-за шампанского. Да-да, - утвердительно киваю. - Это тот, которого я... ка-а-ак... йоп-чаги!.. весь в белом... угостил шампанским, а потом, и-и-иях!... - сделала новый глоток.

- А как звали нашего героя? Арнольд, кажется?

- Арнольд. Представляешь? - усмехнулась. - Не имя - анекдот! И вся наша жизнь - анекдот. Ой, голова кружится, как на карусели.

- Наклюкалась, Маша?

- Какое смешное слово: на-клю-ка-лась?

- Поспи.

- Чтобы поспать, надо закрыть глаза.

- И что?

- Я боюсь закрывать глаза.

- Почему?

- Если закрою глаза, то умру, как Танечка.

- Прекрати!

- Она плакала, Танечка, - вспомнила. - Наверное, ей было больно.

- Спи.

- Это ведь больно, когда отрезают голову?

И не получила ответа: дневной мир неожиданно померк, будто надо мной выключили вечную лампочку. И я пропала из него, точно мне самой откромсали голову - откромсали кухонным резаком, удобным именно для этого дела.

4.

Я сплю, и, видимо, от неловкости положения затекают руки. И мне кажется, что я, связанная, нахожусь в каком-то подозрительном помещение, напоминающие ординаторскую в больнице. Об этом утверждает неприятный запах болезней, кушетка с липкой клеенкой, металлический столик, ведро, переполненное использованными бинтами со следами старой ржавой крови. И я понимаю, что надо выручать себя, в противном случае...