Тоннель

Он не спешил, ведь ему нужно было придумать, как он станет оправдываться, и, возможно, немного прибраться перед визитом дамы. Когда же дверь наконец снова отворилась, я уже перестала что-либо понимать. Внутри было тесно, все заставлено мебелью и забито вещами, многие из которых наверняка оставались на своих местах еще с тех пор, как их приобрели его родители, но в то же время везде было чисто и прибрано. На стенах семейные фотографии и картины — копии известных и неизвестных мне полотен, но я в первую очередь обратила внимание на запах. Не слишком заметный, скорее наоборот. Кто-то другой на моем месте, возможно, и не заметил бы. Слабый запах спиртного, словно кто-то пытался его скрыть, затхлость. Мятные пастилки, лосьон после бритья, окна нараспашку — в ход было пущено много способов, но ни один из них не мог заглушить запах полностью. Последние годы жизни моего отца дома превратились для меня в сущую муку. Я все время маялась, не зная, то ли изобличить его в пьянстве, то ли позволить ему эту маленькую радость, веру в то, что он может держать свою дурную привычку в тайне от меня. Прежде я не замечала, чтобы от садовника так пахло, или, может, замечала, но не отдавала себе в этом отчета? Запах одиночества, который я плохо переношу. Стал ли он тем самым, что заставило меня немедленно ощутить покой и в то же время проникнуться к нему жалостью? Сразу захотелось что-нибудь сделать для старика, например нанять его на работу.

Ян Кахуда поставил на плиту кастрюльку с водой.

— А что еще я должен был им сказать, когда они принялись меня расспрашивать? Нельзя говорить «нет», когда вопросы задает полиция. Мне ничего не оставалось, кроме как рассказать им все как есть.

— И что же вы им рассказали? Что Даниель агрессивен? Но ведь вы знали, что у вас нет права находиться в доме.

Ян Кахуда проверил, чистые ли чашки, прежде чем положить в каждую по ложечке растворимого кофе, попутно извинившись за то, что ничего другого у него нет. Впрочем, приглашение выпить кофе не могло скрыть тот факт, что он не жаждет моего присутствия в своем доме.

— Они загоняют в тупик своими каверзными вопросами, выворачивают наизнанку ответы. — Ян Кахуда покачал головой, наклоняясь над столешницей, которая была слишком низкой для его длинного туловища. — Был ли он жесток с вами? Вы чувствовали, что он вам угрожает? Повышал ли он на вас голос? Ты им говоришь, что да, может быть, в какой-то мере, а потом это становится непреложной истиной.

— Это все?

— Возможно, я также кое-что видел.

— Той ночью?

— Мне, наверное, нельзя говорить…

— Я должна знать. Даниель мой муж. Я не собираюсь трепаться об этом на каждом углу.

Ян Кахуда посмотрел в окно, должно быть, ему была видна отсюда часть нашей усадьбы.

— Я встал, просто чтобы… Ну, вы знаете. Снаружи было еще темно. На том берегу двигалась какая-то тень, кто-то вроде как промелькнул. Я вышел на мост.

— Тень? Промелькнул? Это еще ни о чем не говорит.

Ян Кахуда поглядел вниз, на свои руки, на них еще оставалось несколько травинок и соломинок, которые прицепились к рукаву его рубашки. Я попыталась поймать его взгляд.

— Вы же не думаете всерьез, что это сделал Даниель?

Вопрос повис в тишине кухни. Больше ничего не выглядело очевидным. Там, в подвале, Даниель действительно повел себя недружелюбно. Ясно, что старик почувствовал угрозу в его тоне, особенно если учесть, что они не понимали друг друга. Ведь даже я обрисовала Даниеля лабильным типом, разумеется, только перед переводчиком, но разве я не склоняла его рассказать об этом полиции? Кровь застыла у меня в жилах, когда я вдруг поняла, что меня тоже могут вызвать в качестве свидетеля. Что все сказанное мною будет запротоколировано без возможности что-либо изменить.

Косвенные улики, наслаивающиеся друг на друга. Лихорадочное позвякивание ложечки, когда старик размешивал кофе в чашках, напиток должен был уже давным-давно раствориться, а он все мешал и мешал.

— Полиция наверняка сделает все возможное, чтобы докопаться до правды, — сказал он.

Кофе был некрепким, на грани пойла. Светло-коричневая водица. Даже не пробуя, я отставила чашку в сторону, вежливость здесь явно была не к месту. Если он одинок и пьет, то это не мои проблемы, уговаривала я себя. Ожесточала саму себя.

— Я встретилась с вашим другом детства, — сказала я. — С Ахо Геллером. Вы знали, что он жив?

Реакцию старика невозможно было истолковать. Он уставился сначала на меня и следом в окно, должно быть, бросил взгляд на усадьбу. Воспоминания детства.

— Вы знали, что убитая была дочерью Ахо Геллера?

— У него есть дочь?

— Анна Джонс, урожденная Геллер.

— Я этого не знал.

Ян Кахуда встал и сделал несколько неуверенных шагов вперед, словно пол грозил под ним треснуть или ноги в любой момент могли его подвести.

Опираясь рукой о мебель, он переместился от раковины к столу, от стола к креслу, куда наконец смог опуститься.

— Я верил, что они вернутся. Однажды.

— Его мать погибла в лагере. Юлия Геллер, вы ее помните?

Он схватился за грудь, натужно закашлялся:

— Он тоже здесь? Ахо Геллер вернулся?