Тонкие швейные нити (СИ)

По осени мы собирали в русских кварталах листья. Листья здесь тоже были незнакомыми, как писатели и как язык. С букетами листьев мы ходили смотреть на Эйфелеву башню. Был туман, Ася промочила туфельку в луже, и Эйфелеву башню мы видели только наполовину... А потом мы бывали у каких-то знакомых Жоржа, поэтов. Они угощали пирожными и настоящим чаем. Морковный чай мы тоже любили, любили буржуйку в комнате брата. Любили смотреть, как Марфа - наша горничная - растапливает старый камин... Теперь мы растапливаем узоры на французских стёклах дыханием, потом прикладываем к ним наши русские монетки - много-много кружочков у нас на окне... Мы здесь не потому, что к этому стремились, и наше время тянется и тянется. Это бесконечные дни... Каждое утро мы ждём вечера. Каждый вечер мы ждём ночи: в темноте, лёжа под одеялом, легче надеяться на возвращение.

Мадам Куку, как всегда чем-то недовольная, зовёт нас ужинать...

Мы накрываем ломбертный столик одеялом - получается домик. Под одеялом тепло даже в ночной пижаме. Мы достали с полки несколько книг, выбираем, какую будем читать. Папа всё ещё сидит у окна. Взгляд его всегда на одной и той же звезде, я заметила. Я даже рассматривала её в подзорную трубу, которую нам с Асей подарил Жорж. Папа нам больше не читает. Когда мы подходим к нему с книжкой, он даже не замечает нас... Ему сказали, что мама собственноручно поставила свою подпись в бумаге о расстреле какого-то папиного друга.

Максим Ильич сказал, что пока в нашей стране такое происходит, папа будет смотреть на звезду.

И я вот подумала: а что будет, если эта зведа возьмёт и сорвётся с неба? Сорвётся, упадёт в снег и потеряется? Тогда мы с Асей обязательно пойдём её искать. Мы поправим друг другу шарфы и побежим.

-Что это вы тут делаете? Читаете? - к нам под одеяло забирается Жорж. - Знаете, что бы вам сейчас сказала мадам Куку? - он делает серьёзное лицо, потом вытягивает трубочкой губы и говорит тоненьким голоском: - "Ах, боже мой, маленькие мадмуазели сидят под одеялом на полу, как нищенькие девочки! Что за манеры! Что за манеры!" А хотите, я вам почитаю?

Вообще Жорж у нас хороший. Он как-то умело держит фонарик и листает страницу за страницей, читает нам, изображая всех героев разными голосами, а потом... а потом начинает плакать.

-Жоржик, ты чего?

-Ничего, - он прячет лицо в ладони, - только никому не говорите, ладно? Говорят, в Совдепии моя Тата вышла замуж за большевика, как только я уехал.

На следующий день мы с Асей рисуем большевика красным карандашом. Большевик большой, некрасивый, с коричневыми зубами, лохматыми волосами и в дырявом солдатском сапоге. Потом мы его рвём и бросаем в камин.

Гори революционным огнём!

-Почему, чтобы хоть что-то изменилось, надо умереть? - говорит он и долго-долго стоит возле кухонного окна, прислонившись лбом к холодному стеклу.

Из его кружки уже больше не идёт лёгкий вьющийся парок. А он всё смотрит в сиреневое небо и не обращает внимание на то, что в дверном проёме Ася - наконец-то научившись! - жонглирует тремя мандаринами.

Потом мандарины все у неё рассыпаются, грустно раскатываются по полу. Она подходит к Жоржу, берёт его за руку и говорит:

-Не надо умирать, пожалуйста. А то ты будешь как мама. У тебя будет мутное лицо и чтобы вспомнить тебя хорошенько, придётся смотреть на фотокарточку.

Ася маленькая, Ася уже начинает забывать...

Он тогда поворачивается... смотрит на неё так, как будто сейчас заплачет. У него такие несчастные глаза и брови. А потом он снова отворачивается к окну, и молчит, молчит.

Я убегаю из кухни.

Плачу я в шкафу. Там это делать лучше всего. И папина рубашка щекотит меня рукавом, как будто хочет рассмешить. Но у меня внутри всё равно так, как будто кто-то выкрал из коробки и разбил статуэтку, похожую на маму.

А потом я засыпаю между швейной машинкой и коробкой из-под обуви.

Когда в полной темноте я выбираюсь из шкафа, Жорж и Ася собираются уже идти меня искать. Мадам Куку готовит им фонарик. А они повязывают шарфы.

Снегопад за окнами такой, что ничего, кроме снега, нельзя разглядеть... как в нашем городе, когда вечерами папа и мама сидели у камина, няня затворяла форточку, и все беспокоились, скоро ли вернётся из Дома Литераторов Жорж...

-Ну вот ты где, котёнок, - как-то взволнованно говорит брат. - Куда ты запропастилась?

-Я уснула в шкафу, - я потираю правый глаз и жмурюсь на электрическую лампочку.

-Зойка! - Ася обняла меня крепко-крепко, а потом ещё крепче - Жорж.

Мы стояли так в коридоре. И не хотели отпускать друг друга. Шарф Жоржа спускался на пол, у Аси из рукавов свисали варежки...

Мадам Куку почему-то сказала:

-Бедные-бедные мои детки...

Ася ждёт меня в сторонке. На ней её котиковая шубка, про которую Мадам Куку шутит, что она сделана из котика Васьки, из-за чего Ася начинает плакать.

Она ждёт меня, чтобы разделить мандарин, взятый нами из дома.

Идёт большой пушистый снег. Узоры на окнах тают - потепление. Папа опять будет подолгу сидеть у окна, не замечая нас.