Тонкая работа

— Право же, — говорит Ричард, подходя ко мне и кладя мне руку на плечо, — правда же, эти слезы красноречивей всяких слов? Неужели так необходимо расспрашивать о порочной страсти? Неужели мы будем заставлять мисс Смит подыскивать слова, чтобы описать те изощренные ласки, те порочные знаки внимания, которые моя безумная жена оказывала предмету своей тайной страсти? Мы же с вами джентльмены, господа!

— Конечно, конечно, — спохватился доктор. — Конечно. Мисс Смит, ваше чистосердечное признание делает вам честь. Однако теперь вы можете чувствовать себя в безопасности. И за хозяйку свою не переживайте. Мы о ней позаботимся, а вы успокойтесь. Мы заберем ее и вылечим от всех ее болезней. Мистер Риверс, вы понимаете, тут такой случай... лечение может занять много времени.

Они встают. У них с собой куча бумаг, и теперь они ищут, где бы их разложить. Ричард освобождает туалетный столик, и они раскладывают бумаги и ставят подписи на каждом листке. Я не гляжу на них, я отворачиваюсь, но слышу, как скрипит перо. Потом они уходят, пожав друг другу руки. Ветхая лестница сотрясается от их шагов. Я все сижу в кресле у окна. Ричард провожает их карету, стоя на садовой дорожке.

Потом поднимается ко мне. Закрывает дверь. Подходит вплотную и швыряет кольцо мне на колени. Потирает руки и чуть не пляшет от радости.

— Вы дьявол, не человек, — говорю я, утирая слезы.

Он фыркает. Встает позади меня, берет мою голову в ладони и оттягивает назад — взгляды наши встречаются.

— Посмотрите на меня, — говорит он, — и скажите, только честно, разве вы мной не восхищаетесь?

— Я вас ненавижу.

— Тогда вам надо ненавидеть и себя. Мы ведь с вами похожи. Больше, чем вы думаете. Думаете, люди должны нас любить за то, что наши сердца не так устроены, как у них?! Они презирают нас. И слава богу! От любви никакого проку. А из презрения можно выжать деньги — как из грязной тряпки выжимают воду. Вы сами знаете, что это правда. Вы такая же, как я. Так что повторяю: ненавидите меня — обернитесь на себя.

Ладони у него горячие. Я зажмуриваюсь.

— Да, — отвечаю я.

Потом из каморки выходит Сью, стучится к нам. Он, не отнимая рук, кричит ей, чтобы входила.

— Полюбуйтесь, — говорит он ей бодрым голосом,— на свою госпожу. Правда, в глазах у нее появился живой огонек?

На другой день мы отправляемся в приют для душевнобольных.

Она приходит, чтобы в последний раз одеть меня.

— Спасибо, Сью, — говорю я, как прежде, ласково, каждый раз, когда она застегивает или затягивает что-нибудь на моей одежде.

На мне по-прежнему платье, в котором я бежала из «Терновника», с черной каймой речной тины по подолу. На ней — мое шелковое платье, голубое, подчеркивающее белизну ее рук и шеи. Голубой очень идет к ее каштановым волосам и карим глазам. Статная получилась красавица. Она ходит по комнате, собирает мое белье, туфли, щетки и булавки, все это аккуратно складывает в сумки. У нас две сумки: одна поедет в Лондон, другая — в приют. И первую она приберегает для себя, а вторую, разумеется, для меня. Больно смотреть, как она мучается, куда что определить: морщит лоб, хватая то чулки, то пару туфель, то сорочку. И что она при этом думает? Вот это сойдет для психов и сиделок. А это надо взять на случай, если ночью будет холодно. А то и то — пузырек с каплями, перчатки — она возьмет себе. (Когда она выходит из комнаты, я потихоньку вытаскиваю пузырек и перчатки и перепрятываю в другую сумку.)

И туда же, на самое дно, кладу еще одну вещь, о которой она не знает: серебряный наперсток из «Терновника».

Карета приехала даже раньше, чем я ожидала. «Ну слава богу», — говорит Ричард. Скрюченный этот домишко для него слишком тесен: шагнув за порог, он с наслаждением потягивается. А я так долго просидела в четырех стенах, что просто теряюсь в залитом светом пространстве. Я крепко держу Сью под руку, и уже у самой дверцы кареты, когда я должна отпустить ее — и навсегда! — я не делаю этого сразу.

— Ну-ну, — говорит Ричард, расцепляя нас. — Не время для сантиментов.

И мы трогаемся. Сначала я почувствовала мягкий толчок — потом услышала стук копыт и мерное поскрипывание колес. Все как во время той первой поездки, когда миссис Стайлз доставляла меня из сумасшедшего дома в «Терновник», только на сей раз в обратном порядке. Когда карета замедляет ход, я, приникнув к окошку, почти уверена, что вновь увижу серое здание и своих мамушек-нянюшек. Я их сразу узнаю, в этом нет сомнений. Но тот дом был большой, а этот меньше и светлее. И принимают сюда только женщин. Перед тем домом была голая площадка. А перед этим — цветочная клумба — длинные стебли и бутоны, как пики. Я откидываюсь назад. Ричард косится на меня.

— Не бойтесь, — говорит он.

И в этот момент врачи забирают ее. Он передает ее им с рук на руки и встает у распахнутой дверцы кареты.

«Подождите, — доносится до меня ее голос, — что вы делаете?»

А потом почему-то: «Джентльмены! Джентльмены!»