Томминокеры

Стоп! Вот оно: «Р. Андерсон». Позади – знакомый по фотографиям домик. Ферма дядюшки Фрэнка, участок старого Гаррика. На дорожке перед домом – синий пикап. С местом все нормально, но что-то ненормальное творится с освещением. Она поняла это, подрулив к подъездной дорожке, и впервые в ее душу закралась чуждая ей эмоция. Страх. Он уничтожил радость победы, ликование хищника, который настиг жертву и прижал ее к земле. Свет.

Какой-то неправильный свет.

За осознанием этого факта последовал целый ряд неприятных открытий. Негнущаяся шея. Мокрые подмышки. Ее рука метнулась к промежности. Там было влажно, но уже подсыхало. К тому же в салоне висел смутный аммиачный запах. Похоже, он здесь уже давно, но лишь теперь она его уловила.

Я описалась. Описалась и так долго просидела в машине, что одежда почти успела просохнуть.

(и этот свет)

И что-то не то творилось с солнцем. Так бывает на закате.

О боже, так на часах девять тридцать – чего?..

Это свет предзакатных сумерек. Без вариантов. Да, ей и впрямь стало гораздо лучше после того, как ее вырвало. И внезапно она поняла почему. Это было очевидно, лежало на поверхности. И пот под мышками, и остаточный запах подсохшей мочи. Она отлежалась в машине, вот почему ей стало лучше. Несколько часов пролетели как несколько минут. Целый день под палящим солнцем в железном гробу с опущенными стеклами. Все дело в том, что с пазухами ей повезло немногим больше, чем с зубами. Энн не выносила синтетический воздух и терпеть не могла кондиционер. Подумать только, окажись она в автомобиле с включенным кондиционером и наглухо закрытыми окнами, зажарилась бы, как индейка. Похоже, физический недостаток на этот раз спас ей жизнь. Вот о чем она думала, созерцая старую ферму усталыми воспаленными глазами.

И тут ей пришла в голову другая мысль. Целый день она просидела в летаргическом ступоре на обочине дороги, и ни одна живая душа не подошла поинтересоваться, в чем дело. Шоссе номер 9 – оживленная дорога, и сложно себе представить, чтобы с половины десятого утра по ней не проехало ни одного автомобиля. Даже в такой глухомани. И, кстати, в глухоманях не принято проходить мимо человека, попавшего в беду. Это вам не Нью-Йорк, где все спокойно шагают мимо пьяницы на тротуаре.

Да что ж это за городишко такой?

Опять засосало под ложечкой.

В конце концов, в этом новом чувстве, посетившем ее, она признала страх. Признала, схватила его за горло и скрутила ему шею. Не исключено, что позже заявится его братец, но и его ждет та же участь – как, впрочем, и все их поганое отродье.

Энн Андерсон решительно вырулила во двор.

16

Энн всегда отличалась прекрасной памятью на лица. Джима Гарденера она видела дважды, но в этом человеке Великого Поэта признала с трудом, хотя и была уверена, что учует его дух за сорок ярдов с подветренной стороны. Он сидел на крыльце в драной футболке и светлых джинсах и держал в руке початую бутылку виски. На лице серебрилась четырехдневная щетина. Воспаленные красные глаза. Энн не знала, да и не хотела знать, что в подобном состоянии Гарденер пребывал вот уже двое суток. С тех пор как он обнаружил на платье Бобби волоски собачьей шерсти, все его благородные порывы исчезли без следа.

Потухшим взглядом пропойцы, которого уже ничем не удивишь, он следил, как к дому подрулила машина (едва не сбив столбик с почтовым ящиком). Из авто вылезла женщина. Ее немного повело в сторону, и она минутку постояла, держась рукой за открытую дверь.

«Гляди, какую пташку занесло в наши края», – подумал Гарденер. Альфа-самка собственной персоной. «Это птица, это самолет, это супер-мэм». Вот она, злобная стерва, идущая по головам.

Энн захлопнула дверь и немного постояла, отбрасывая длинную тень. Она напомнила Гарду Рона Каммингса, когда тот, в стельку пьяный, прикидывал, удержится ли на ногах, если оторвется от косяка.

Энн шла неуверенно, опираясь о машину Бобби. Потом протянула руку и схватилась за перила крыльца. В косых лучах вечернего солнца ее лицо показалось Гарду и старым, и не ведающим времени. И еще порочным. Желчное, мертвенно-желтое лицо, несущее на себе тяжкое бремя зла, которое пожирало ее изнутри и снаружи.

Он поднял бутылочку скотча, отхлебнул. Проглотил, давясь. Противно обожгло горло. Качнул бутылкой в направлении гостьи.

– Привет, сестричка. Добро пожаловать в Хейвен. А теперь, покончив с любезностями, советую тебе линять отсюда, пока не поздно.

17

Первые две ступеньки она прошла благополучно, потом споткнулась и упала на колено. Гарденер протянул руку – она даже не взглянула.

– Где Бобби?

– Выглядишь не ахти, – сказал Гард. – Хейвен в последнее время плохо действует на людей.

– Да в порядке я, – буркнула она, наконец одолев крыльцо. Нависла над Гардом, потихоньку закипая. – Где она?

Гарденер кивнул в сторону дома. Из открытых окон доносился шум льющейся воды.

– Принимает душ. Весь день в лесу работали. Жарища такая… У Бобби свои представления о дезинфекции, – он воздел к небу бутылку, – у меня свои.

– Разит от тебя, как от дохлого хряка, – не преминула заявить Энн и уверенной походкой направилась в дом.