Томление духа

Две женщины за его спиной повели сдержанный деловой разговор. Он прислушивался с занывшим сердцем. Говорили о паре лиловых чулок, которую жаль подарить: можно починить; совещались также о лифчике с желтыми лентами… В их беседе чувствовалась доверчивая деликатность и доброта: словно мать и дочь беседовали… Чувство тяжести, которое Субботин не мог осмыслить, увеличивалось. Баба тихо вышла. Женя, обняв голой костлявой рукой, наклонилась над ним.

— Как хорошо, что ты пришел, — сказала она, потянулась и в изумлении спросила: — Почему ты плачешь? Я сказала что-нибудь?

Нил схватил ее руки. Он ощутил приторный запах помады и пудры, но тотчас забыл его.

— Как ты живешь! Женя! — не то спросил, не то удивился он. — Ведь страшно!

— Что же мне делать? Я должна жить, — оправдываясь произнесла она. — Но никогда в вечер не иду больше, чем с одним. Нет, никогда.

Он, не стыдясь, глядел на нее, и из его глаз текли слезы.

— Ты много зарабатываешь?

Он спрашивал так, как сейчас говорили о белье.

— Слава Богу, я не должна идти с первым встречным, могу выбирать. Но каждые три дня надо отдавать за квартиру двенадцать рублей.

— Как? — изумился Нил.

— Иначе она меня прогонит. Не любят сдавать комнаты, потому что беспокойно. Хотя днем ко мне не приходят. И вообще очень порядочные господа.

— А дальше? — спросил Субботин, не сводя с нее глаз.

— Что? Если бы я могла скопить рублей двести, двести пятьдесят.

— Зачем?

— Сняла бы квартиру. Три-четыре комнаты сдавала бы, а одну для себя. Мебель можно на выплату. С ванной. Не могу без ванны, я уж привыкла.

— Я достану деньги. Погоди. Я непременно достану, — сказал Субботин.

Женя наклонилась и поцеловала его в лоб без особенного энтузиазма.

— Спасибо. Ты добрый мальчик. Теперь я оденусь? — спросила она осторожно, и Нил понял, что она деликатно предлагала себя: не нужна ли?

Он принялся ходить по комнате. На стенах висели картины, изображающие озеро и охотника, встретившего в лесу велосипедистку. У окна стоял дорогой письменный стол, но в чернильнице не было ни капли чернил. Субботин выдвинул ящики один за другим, все были пусты; ни лоскутка бумаги, ни старого конверта. На хрупкой черной этажерке не было ни одной книги, полки были покрыты пылью. Пустые ящики поразили его больше всего.

Они так ярко говорили о ее жизни, которая ни с чем не связана и никого не могла заинтересовать. Опять болезненно защемило сердце.

— Тебе пишут? — спросил он.

Она не поняла.

— Пишут ли тебе письма? — повторил Нил.

— Нет, кто же? — равнодушно возразила она. — Иногда один полковник. Пожалуйста, застегни мне сзади.

Субботин путаясь застегивал крючки, видел худые лопатки и длинную худую, почти детскую шею.

— Что же он пишет?

— Он редко пишет, — нехотя отозвалась Женя.

Никаких фотографий, столь обычных в комнате каждой девушки, не было. Все предметы были голы, одиноки, не связаны между собою. Ни на минуту нельзя было забыть про огромную низкую кровать белого клена, которая нагло лезла в глаза.

— Хочешь мою карточку? — спросил он.

— Да, милый. Теперь пойдем куда-нибудь?

— Я тебе подарю. И также портрет одной девушки.

— Эта та, которую ты любишь?

— Я больше не люблю ее.

Она быстро подняла глаза и посмотрела на него совершенно так, как делала Колымова.

— Правда?

Перед ним стояло совершенно другое существо.

— Правда, что ты ее не любишь?

Она опустилась на колени, чтобы лучше видеть его лицо. Длинные худые ноги в лакированных туфлях на гнутых каблучках далеко высунулись из-под подола серого платья.

Он почувствовал себя преображенным со светлым сердцем. Его юношеское горе, боль отвергнутой любви, раненное самолюбие заменились чувством огромной жалости и сострадания к ней.

— Эта злая гордая девушка, — сказал он, — сама не знает чего хочет. В сущности, она даже некрасива.

Нил протянул к ней руку.

— Ты будешь мне сестрой. Хочешь? К тебе приходят и уходят, но я не уйду. Ты добрая, чистая. Будем вместе? Хочешь?

Женя не поднимала головы; он поцеловал ее. Она ответила деловым и спокойным поцелуем. Ему показалось, что она чем-то разочарована.

— Конечно, хочу, — сказала она и поцеловала его руку. — Как ты желаешь: остаться нам здесь или уйти?

Она была уже прежняя, шепелявая, накрашенная, с фальшивыми локонами; она надевала перед зеркалом шляпу.

— Эта очень дорогая шляпа, — пояснила Женя. — Мне дали ее в долг, на выплату.

— И платье?

— Платье тоже. Хочешь, пойдем в одно местечко, будет весело.

— Куда? — безучастно спросил Нил. Женя по-прежнему была ласкова и мила, но словно ушла от него.

Она живо сказала:

— Сегодня открывается новый ресторан «Олимпия». Будет много народу.

— Тебе-то что?

— Ну, весело… Мы не должны пить вина, — успокоительно прибавила она. — Можно и пиво. Будет музыка. Впрочем, как хочешь.

Субботину казалось, что, если уйти из этой комнаты, где стоит широкая кровать белого клена и где пусты все ящики, то можно будет говорить о другом, многое выяснится, сделается легче и свободнее.

— Пойдем, — сказал он. — Тебе нужны деньги? Возьми.