Томка и блудный сын

– Присаживайся, – вежливо предлагает Лапин, приподнимая зад. Светка отрицательно качает головой. Ее длинный палец нацеливается на подругу. – С тобой. Пойдем, пошепчемся… ик!

Ольга и Сергей переглядываются. Ольга нехотя поднимается. Сергей подмигивает и отворачивается. Почему-то этот жест не нравится Кругловой: Лапин отвернулся так, словно хотел подчеркнуть, что никакого отношения к происходящему не имеет и не желает иметь. Всего одно короткое и, казалось бы, малозначительное движение, но Ольга запоминает его надолго… навсегда, пожалуй. К гениальному полотну великого художника в процессе написания прилипает волосок. Его не оторвешь, он теперь навеки часть картины.

Девушки уходят на кухню. Светка закрывает за собой дверь, устраивается на широком подоконнике, подогнув ноги. Любому вошедшему в помещение открылось бы роскошное зрелище – узкая полоска ткани в том месте, где должны быть полноценные трусики. Ольга брезгливо отводит взгляд. – Ну что? – спрашивает Светка вызывающе.

– Что?

– Не строй из себя дуру, тебе это не идет.

– Это комплимент?

Светка ухмыляется, делает глоток из бокала.

– Понимай как хочешь… строила из себя недотрогу всю жизнь, беленькую и пушистенькую, такую умненькую… «ах-ах-ах, я такая вся внезапная и противоречивая вся»… – Канаева закатывает глазки. Несмотря на драматизм ситуации, Ольга не может удержаться от смешка.

Светка реагирует молниеносно:

– Смешно?

– Вполне.

– А что тут смешного? Что ты стоишь тут рожи мне строишь… ни жопы, ни сисек…

Светка говорит много, используя гораздо более нелицеприятные эпитеты, но Ольга ее не слушает. По сути, Светлана не говорит ничего – она просто выпускает пар, не приближаясь ни на сантиметр к причине разногласий.

Когда поток ругательств иссякает, Ольга берет слово. Она говорит медленно и жестко. В ней сейчас нет почти ничего от той безмолвной и безропотной девочки, разрешавшей втаптывать себя в грязь.

– Все понятно, Свет. Тебе страшно признать вслух, что ты в кои-то веки мне проиграла. Страшно, правда? И больно. Я понимаю. Поэтому, чтобы защититься и скрыть свою досаду, ты поливаешь меня грязью… и это после всего, что я для тебя сделала. Замечательно, подружка, просто гениально…

Светка краснеет. Не совсем ясно, от стыда ли, от гнева. Не исключено, что от всего сразу.

– Чего это такого ты для меня сделала?!

– Всё. Я держала твои портфели и тетради, пока ты курила с мальчишками в туалете. Решала тебе контрольные, писала сочинения и доклады, пока ты развлекалась с очередным красавчиком. Прикрывала твои выдуманные болезни перед учителями… да много всего. Ты вообще знаешь, как я живу?

Светка не отвечает. Отставляет в сторону недопитый бокал, рыщет глазами по кухне. Взгляд ее натыкается на пачку сигарет, лежащую на воздуховоде. Нервно закуривает. Она не смотрит на подругу, таращится в потолок, но глаза блестят недобро, а румянец на щеках постепенно сходит на нет.

– Ты ничего не знаешь обо мне, – продолжает Ольга. – Ничего не знаешь об одиночестве. Ты всегда была на виду, вокруг друзей и поклонников, тебе и в голову не приходит, что бывает и другая жизнь. Ты ничего у меня не спрашивала… отчасти это было справедливо, потому что ничего интересного рассказать тебе я бы не смогла. Но теперь извини, у меня кое-что стало получаться, и уступать тебе я не намерена.

Следует долгая пауза. Подруги смотрят глаза в глаза, как два дуэлянта, пытающиеся улучить момент для выстрела. Оля подносит к губам бокал с вином, Света – сигарету. Глаза не мигают. Струя дыма летит в лицо Кругловой, но Ольга не отворачивается. Она чувствует, что если отвернется в этот раз, то вся ее пламенная речь обернется пшиком.

– Вот так значит, – произносит наконец Светлана. – Хорошо.

Она спрыгивает с подоконника, бросает недокуренную сигарету в раковину.

– Расскажи хоть, как он в постели?

Голос ее звучит вроде бы миролюбиво, но это фальшь.

– Извини, – отвечает Оля, – это наше с ним личное дело.

– Ох ты как! Личное дело, мама дорогая! А то я не знаю, что ты фригидна! Какой, к черту, секс! Книжки читаем и марки наклеиваем…

Будто острие ножа вонзается в грудь Ольги. Вонзается и поворачивается внутри. Это очень болезненный удар. Вдвойне болезненный от того, что нанесла его близкая подруга. Видит бог, они ругались и раньше, и всем известно, что никто не может ранить больнее, чем близкий человек; но есть границы, пересекать которые не позволительно даже близким.

Кроме того, есть еще одна немаловажная деталь: Светка ошибается…

…Она посмотрела на меня. Точнее, поискала глазами часы на моем запястье.

– Почти три, – сказал я. – Вы ограничены во времени? Она кивнула.

– Тогда, если позволите, остальное я закончу за вас. Буду задавать вопросы, а вы можете отвечать лишь «да» или «нет». Хорошо?

Снова безмолвный кивок. Ольга гостила в стране воспоминаний.

Своего сына вы назвали в честь его отца?

Она вздрогнула. Я буквально увидел, как по ней побежал холодок. Будь у меня побольше воображения, я заметил бы и то, как волосы на голове женщины начали пританцовывать, но не от ветра, а от статического электричества.

– Да.

– Вы действительно растили его одна?