Томас Мюнцер

На первый взгляд штюлингенский бунт, вспыхнувший летом, ничем не отличался от обычных крестьянских волнений. Год был очень тяжелым. Зимой сгорели мельницы, потом налетели страшные бури. Град побил посевы. Закрома были пусты. В деревнях не слышно стало песен. На душе — заботы, тревоги, страх. А тут еще господа со своими корыстными выдумками! Им нет никакой печали, что мужик, надрывавшийся на поле, стоит теперь у кучки тощих снопов. Что им убиваться — они свое получат, а другие хоть с голоду подыхай!

Графине фон Лупфен и в голову не приходило считаться с крестьянами. Она велела в праздник идти по ягоды и собирать улиток. Ее приказ был той искрой, от которой занялось пламя. Но разве дело в одной этой вздорной графине? Больше не было сил терпеть. С каждым годом становится хуже: господа не довольствуются существующими поборами, а изыскивают все новые.

Крестьяне хотели только одного: отмены новшеств, которые дополнительным бременем ложатся на их спины. Они не противятся старым повинностям.

Но нельзя же, чтобы господа смотрели на них, как на свою собственность, и заставляли делать все, что им заблагорассудится. Так скоро, смотришь, их начнут и продавать!

Вначале власти не придали штюлингенским беспорядкам особенно серьезного значения. Однако вскоре обнаружилось, что зараза непокорности перебрасывается из села в село. На сходках — доносили лазутчики — выступают какие-то подозрительные люди, они подстрекают мужиков громить монастыри, не платить налогов и не работать на барщине. Бог созвал всех равными, и никто не обязан быть в услужении у другого!

Здесь было над чем призадуматься. Лишь бы взбунтовавшиеся мужики не действовали заодно с вероотступниками из Вальдсхута!

Маленький город, лежавший у швейцарской границы, давно уже привлек к себе пристальное внимание властей. Вальдсхут был рассадником крамолы. Тут свил себе гнездо очень опасный человек — Бальтазар Губмайер. Сперва он проповедовал в духе Лютера, но, связавшись с Цвингли, стал решительней. Власти пытались запретить ему выпады против духовенства, но это только увеличило его пыл. Он принялся учить, что светские правители не должны мешаться в духовные дела. Жители Вальдсхута были за него горой. Тогда стало известно, что против города готовится поход. Что было делать? Как раз в это время взбунтовались штюлингенские крестьяне. Губмайер увидел в них союзников. Большой отряд крестьян вступил в Вальдсхут. Сторонники примирения забили в магистрате тревогу. Если так будет продолжаться, то ссору добром не закончить. Губмайеру пришлось перебраться в Швейцарию.

Город направил к властям посольство и просил, чтобы его не подвергали наказанию. Послов встретили упреками и бранью. Они совершенно отравлены ядом ереси, коль осмеливаются в чем-то ограничивать своего законного князя. Чего они хотят? Послы ответили: «Права, и только права!» Их снова осыпали руганью: «Какое там еще право? Ваше право — это ваш князь!» Вальдсхут непременно будет наказан!

Неудача посольства еще больше сблизила вальдсхутцев с крестьянами. Ведь те и другие ищут права — нет, не такого, когда любая прихоть тирана почитается законом, а настоящего, высшего, божьего права!

Размах волнений наводил господ на пугающую мысль о новом «Башмаке». Нужно, пока не поздно, расправиться с бунтарями — послать карателей в штюлингенские деревни и обложить войсками Вальдсхут. План этот был очень хорош, да осуществить его было не просто. Тесная связь крестьян с Вальдсхутом заставляла усомниться в успехе такого похода. Применение оружия могло развязать всеобщую межусобицу, идти на которую Габсбургам сейчас, когда они, воюя с французским королем, завязли в Италии, было слишком несвоевременно и рискованно. Надо было улаживать дело иначе: вступить в переговоры с крестьянами и добиться их разрыва с вальдсхутскими реформаторами. Лучше по отдельности разбирать десятки жалоб, чем столкнуться — упаси бог! — с общей крестьянской программой.

Когда начались переговоры, обсуждение тяжбы шло довольно гладко. Но как только представители крестьян узнали, что их собираются облагать штрафами за участие в бунте, они запротестовали. Князья согласились заменить пеню покаянным шествием: все, кто участвовал в беспорядках, должны направиться к ландграфу и просить прощения.

О повинностях договорились сравнительно легко. Господа пошли на незначительные уступки, зато в главном одержали верх: новшества и отклонения от древних местных обычаев объявлялись незаконными, но все, чему крестьяне издавна были обязаны своим господам, они обязаны делать и впредь.