Томас Мюнцер

Чего стоят лицемеры, изображающие из себя охранителей веры? «Они проводят жизнь в скотском обжорстве и пьянстве. Выросшие в неге и холе, они с юных лет не пережили ни единого горестного дня, не желают ничем поступиться ради правды и не откажутся ни от одного геллера из своих доходов».

К несчастью, еще и сегодня многим кажется, что попы понимают толк в вере, потому что прочли уйму толстых книг. Вот простой человек и говорит: «Смотри на этих славных мужей в их красных и коричневых беретах. Кому, как не им, знать, что правильно и что ложно».

Из-за дурмана, который напустили книжники, народ не может прийти в себя и понять, что он без них прекрасно обойдется. Когда народ полагается на попов и книжников, этих ядовитейших людей, он знает о боге меньше, чем дубовая колода!

Лишь бы люди из народа осознали, что истинная вера внутри их, что они хозяева своей собственной судьбы, — тогда быстро бы кончилась власть сильных мира сего. О, если бы это знали бедные, забитые крестьяне, как бы им это пригодилось!

Мир должен быть очищен от безбожных властителей! Наступает жатва — все сорняки будут отделены от пшеницы и брошены в огонь. Сейчас со всех сторон раздаются вопли: еще, мол, не пора браться за серпы. Но это кричат сами плевелы и выдают себя с головой.

Нет сомнений, время жатвы уже пришло!

По просьбе Иоганна курфюрст вызвал шоссера к себе. С удовольствием бросил бы Цейс Альштедт и уехал подальше, если бы только знал, как выпутаться из истории, в которой оказался замешан. Он боялся угодить из огня да в полымя.

В Лохау его подробно расспрашивали об альштедтских событиях. Рассказать правду? Курфюрст обрушится на него с упреками, почему он так долго молчал. Он старался говорить уклончиво. Из его пространных ответов трудно было что-либо понять. Курфюрст выразил свое крайнее недовольство: он не только спокойно смотрит, как жгут святыни, но и не может толком объяснить, что вокруг творится.

Аудиенция кончилась плохо. Раздраженный курфюрст прогнал его прочь со своих глаз. Шоссер понял, что перестарался. В тот же день он написал Фридриху большое письмо. Монахини и аббатиса, конечно, виноваты, но и Мюнцер не без вины. Его проповеди разжигали страсти. Определить, что в учении Мюнцера от бога, а что от дьявола, — дело курфюрста и его профессоров. Но Мюнцер будет публично защищать свое учение. Если оно ложно, его надо опровергнуть, а если оно правильно, его следует держаться. У Мюнцера очень много сторонников, и с каждым днем их становится все больше. Власти должны сказать свое слово о его идеях. А то будет поздно. И так уже с Альштедтом куча забот. Если курфюрст не устроит разбор учения Мюнцера, то он, шоссер, будет покорнейше просить об отставке.

Фридрих и на этот раз не отступил от своего жизненного правила — не торопиться. Пусть-ка сперва выскажет свое мнение герцог Иоганн, любимый братец!

Саксонский курфюрст хорошо знал, что в сомнительных ситуациях никогда не следует самому выносить решений, особенно если это могут сделать другие.

Фридриха недаром прозвали «Мудрым».

Всякий повод годился Лютеру для того, чтобы восстанавливать князей против Мюнцера. Когда курпринц, сын герцога Иоганна, встревоженный опасным влиянием на отца его придворного проповедника, обратился к Лютеру за помощью, тот не замедлил ответить. Разделавшись с проповедником, доктор Мартин обрушился на Мюнцера. Да, именно от него исходят разные пагубные идеи. Пусть курпринц любыми средствами заставит Мюнцера явиться в Виттенберг и держать ответ за свое учение. Мюнцер воспользовался завоеванной Лютером свободой, чтобы бороться с ним. Доктор Мартин не скрывал вражды:

«Непорядочно, что он, пользуясь нашей защитой, нашими победами и всеми преимуществами, которых мы добились без его участия, обращает их против нас. Сидеть на нашем навозе и на нас лаять — это дурное дело. Пусть бы он, как я, отважился на поездку за пределы Саксонии и предстал бы перед лицом других князей, тогда мы увидели бы, хватило ли у него духу!»

Герцог Иоганн погрузился в тягостные раздумья. Неужели его любимец исповедует мысли, родственные учениям неистового Альштедтца?

Он желал, чтобы к нему обращались, как к простому крестьянину. Профессорскую мантию он спрятал в сундук — носил деревенскую одежду и мужичьи башмаки. Сам работал на винограднике и ходил за плугом. В опрощении Карлштадт видел путь к евангельской истине. Его коробило от одной мысли о насилии. Он жаждал мира и тишины. Но Лютер не оставлял его в покое. Он мешал печатанию его работ и добивался, чтобы идеи Карлштадта были осуждены. Его вторично вызывали в Виттенберг. Он не поехал. Теперь Лютер интриговал при дворе и надеялся совсем выкурить его из Орламюнде. Неприятности сыпались со всех сторон.