Том восьмой. Выпуск II

— По-моему, нет. Она осторожно постучала, вошла, сказала, что обо всем договорилась, и спросила, как я себя чувствую. Я ответила «хорошо». Я была немного уставшей. Потом она взяла мой большой обтянутый резиной фонарь и сказала: «Какой славный фонарь», и после этого я ничего больше не помню.

— Конечно, не помнишь, дорогая, — сказал Антони, — потому что она слегка почесала тебе затылок твоим славным фонариком. Потом она с комфортом положила тебя у газовой горелки, плотно закрыла окна, включила газ, замкнула дверь, засунула под нее ключ, прикрыла половиком щель, чтобы не просачивался воздух, и спокойно спустилась по лестнице. Мы с Кемпом едва успели спрятаться в ванной комнате. Потом я побежал к тебе, а Кемп незаметно последовал за Руфью, она направилась к машине — знаешь, я сразу почувствовал подвох, когда она пыталась нам доказать, что приехала на автобусе и в метро.

Ирис содрогнулась.

— Это чудовищно — знать, что тебя хотели зверски убить. Значит, она всей душой меня ненавидела?

— О, я бы этого не сказал. Мисс Руфь Лессинг — очень деловая молодая женщина. Она уже пыталась совершить два убийства, и ей в голову бы не пришло просто так рисковать своей шеей. Не сомневаюсь, Люцилла Дрейк проболталась о твоем решении выйти за меня замуж, как только будет сделано предложение, в таком случае нельзя было терять ни минуты. После свадьбы я, а не Люцилла, стал бы твоим ближайшим родственником.

— Бедная Люцилла. Мне ее ужасно жаль.

— И мне тоже. Она безвредная, добрая женщина.

— А он уже арестован?

Антони посмотрел на Рейса, тот кивнул.

— Сегодня утром при посадке в Нью-Йорке.

— А он бы потом женился на Руфи?

— Она носилась с этой мыслью. Думаю, она бы обкрутила его.

— А ты знаешь, Антони, деньги не привлекают меня.

— Великолепно, дорогая, мы сумеем найти им достойное применение. У меня достаточно денег, чтобы прожить и обеспечить своей жене необходимый комфорт. А твои деньги, если не возражаешь, мы пожертвуем детским домам, или будем бесплатно раздавать старикам табак, или… А как ты думаешь, не развернуть ли нам кампанию за обеспечение Англии более качественным кофе?

— Я немного оставлю себе, — сказала Ирис. — На случай, если мне в будущем захочется от тебя уйти.

— С хорошими мыслями ты вступаешь в супружескую жизнь. А кстати, ты так ни разу и не сказала: «Великолепно, Тони» или «Антони, какой же ты умный».

Полковник Рейс улыбнулся и встал.

— Собираюсь на чай к Фаррадеям, — объяснил он. В его глазах забегали едва заметные огоньки, когда он обратился к Антони:

— А вы не желаете?

Антони покачал головой, и Рейс направился к выходу. В дверях он задержался и бросил через плечо:

— Всего доброго.

— Вот она, — сказал Антони, когда закрылась за полковником дверь, — наивысшая британская похвала.

Ирис спокойно спросила:

— Он думал, что я это сделала?

— Не сердись на него, — сказал Антони. — Понимаешь, он видел столько красивых шпионок, воровавших секретные формулы, обольщавших генералов и выведывавших военные тайны, что душа у него огрубела и сделалась подозрительной. Он решил, что и ты, должно быть, такого же рода красавица.

— А почему ты так не подумал, Тони?

— Думаю, потому, что я люблю тебя, — весело проговорил Антони.

Вдруг лицо его изменилось, стало серьезным. Он указал на стоявшую подле Ирис вазу с одиноко торчавшей серовато-зеленой веткой с лиловым цветком.

— Откуда взялся в такое время этот цветок?

— Появился откуда-то… странный цветок… наверное, осень теплая.

Антони достал его из вазы и прижал на мгновенье к щеке. В его полуприкрытых глазах мелькнули пышные каштановые волосы, веселые голубые глаза и алые страстные губы…

Он тихо произнес:

— Значит, ее больше нет с нами, да?

— О ком ты?

— Ты знаешь. Розмари… Наверное, она чувствовала, что тебе угрожает опасность, Ирис.

Он прикоснулся губами к благоухающей ветке.

— Прощай, Розмари, спасибо тебе…

Ирис нежно сказала:

— Это на память… — И еще более нежно добавила:

— Молюсь, помню, люблю…

ПОДВИГИ ГЕРАКЛА

Вступление

Квартира Эркюля Пуаро была обставлена но последней моде. Все блестело от хрома. Кресла — квадратные и глубокие, на первый взгляд казались не очень удобными, так как сиденьем служило множество маленьких подушечек.

В одном кресле, в самой его середине, удобно устроился Пуаро. В другом, потягивая из стакана любимое вино Пуаро — «Шато Мутон Ротшильд», — его гость, доктор Бартон, «душа общества», как его называли друзья. Это был полный, неряшливо одетый мужчина, с копной седых волос и добродушным лицом. Он страдал одышкой и имел странную привычку стряхивать пепел от сигареты куда угодно, но только не в пепельницы, которыми Пуаро напрасно окружал его.

Неожиданно доктор спросил:

— Скажите, пожалуйста, Пуаро, почему Эркюль[1]?

— Вы имеете в виду, почему меня при крещении назвали христианским именем Эркюль?

— Вряд ли оно христианское, — заметил доктор. — Скорее классическое. Но почему, я вас спрашиваю? Прихоть отца? Каприз матери? Семейные традиции? Если я не ошибаюсь, а в последнее время память меня иногда подводит, у вас был брат, которого звали Ахилл?