К числу также компиляционных статей, но имеющих гораздо более ученого достоинства, принадлежат: «Сравнительный взгляд на нынешние понятия об энциклопедии и понятия о ней древних греков и римлян», г. Орнатского, и «Физиология аппетита или голода», г. Глебова. «Ломоносов, как физик», г. Любимова, представляет иногда любопытные сличения теорий Ломоносова с понятиями других тогдашних ученых. Но если мы не ошибаемся, история русской науки более выиграла бы от этого обзора, если б он был написан в чисто историческом духе, а не в тоне похвального слова, совершенно излишнем потому, что в гениальных дарованиях Ломоносова никто не сомневается.
Исследование г. Беляева: «Как понимали давность в разное Еремя русское общество и русские законы» — монография, полезная для истории русского права. Но мы не знаем, принесет ли особенную пользу истории языка «Извлечение из русской грамматики профессора Барсова», сделанное г. Буслаевым. Судя по
этому извлечению, трудно согласиться с почтенным нашим ученым, что «для истории русского языка в XVIII веке грамматика Барсова предлагает весьма много любопытных данных». Неужели любопытными для истории языка считает г. Буслаев, например, следующие заметки:
В родит, пад. множ, числа употребляются и
«Рублев» употребляется ныне и употреблялось задолго до XVIII века; следовательно, как само собою разумеется, существовало и во время Барсова — нового факта нам не доставляет его заметка. Предположение об имен, матерь и дочерь также не стоит замечания, по обиходности этих форм. Напрасно такой ученый, как г. Буслаев, терял труд на составление этого извлечения. Вообще, наука ничего не выиграет от желания видеть важность в том, что вовсе не важно, ни с научной, ни с исторической точки зрения. Мы не упоминали бы об этом, если бы пример, подаваемый г. Буслаевым, не действовал на его почитателей, которых число довольно велико, и если бы в такую же ошибку не впадали и некоторые другие из достойнейших наших ученых, бесплодно теряя труд на то, чтоб открыть что-нибудь замечательное в том, что очевидно не может дать никаких результатов для науки.
Вот, например, совершенно другое дело статья г. Страхова: «Краткая история Академической Гимназии, бывшей при императорском Московском Университете» — она дает богатые материалы для историй русского образования, потому что Гимназия при Московском университете была одним из важнейших учебных учреждений, еще очень немногочисленных в последней половине XVIII века, и потому что г. Страхов умеет составлять из своих воспоминаний картины полные и живые Каждый, кто интересуется историею русской образованности, должен желать, чтобы г. Страхов писал более, как можно более: его статьи о профессорах Страхове (родственнике автора) и Мудрове4, вместе с историею Академической Гимназии, принадлежат к числу прекраснейших материалов для истории нашего просвещения при императрице Екатерине II и Александре I. «Пятидесятисемилетнее (1755–1812) участие университетских гимназий в образовании множества молодых людей, — говорит г. Страхов, — было если не больше, то уже, конечно, и не меньше участия самого Университета. Ибо число гимназических учеников бывало всегда с лишком вдесятеро более числа студентов Университета. Например, в 1787 году было студентов 82 и учеников 1 010; а в 1800–1803 годах число студентов не превышало 102, между тем как учеников-гимназистов было до 3 300». Г. Страхов со всеми подробностями описывает порядок занятий и устройство этого столь
обширного заведения, помещение, пищу и распределение времени' у казеннокоштных гимназистов, предметы учения, упЬтребитель-ные награды и наказания, меры к надзору за учениками и т. д.» наконец, постепенное закрытие гимназии с 1804 года и прекращение существования ее после 1812 года, когда из немногих оставшихся учеников большая часть поступили в военную службу. Все это рассказано просто, отчасти даже наивно, но безыскусственное простодушие составляет одно из лучших достоинств, если соединено с умением рассказывать верно и занимательно, как это и находим в воспоминаниях г. Страхова.
Библиотека для дач, пароходов и железных дорог.