Том II

Точно так же г. Стасюлевич с совершенною доверчивостью принимает все слухи и толки, носившиеся между легковерными греками и записанные хотя в одном из его источников. Некоторая критика здесь была бы уместна. Конечно, она лишила бы рассказ г. Стасюлевича многих драматических страниц и романических подробностей; а г. Стасюлевич прекрасно их передает; потому почти не жалеем о недостатке этой иссушающей критики. Мы готовы предоставить ее людям, не владеющим даром рассказа, не проникнутым пылкостью одушевления. Скажем, однако, что если для истории осажденных главнейшим источником должны служить византийцы, то для истории осаждающего войска не бесполезно было бы пользоваться также известиями турецких летописцев, сообщенными у разных новейших историков. Быть может, также не бесполезно было бы обратить более внимания не только на изложение фактов (это делает г. Стасюлевич), но и на соображения новейших историков — тогда противоположные им мнения г. Стасюлевича, быть может, получили бы более широты.

Несмотря, однако, на все высказанные нами замечания, мы должны назвать брошюру г. Стасюлевича сочинением замечательным и прекрасным во многих отношениях. Его прекрасный рассказ приятно разнообразится многими превосходными эпизодами, из которых выбираем следующий, очень характеристический. Подробно описывая занимательное и важное для завоевания Константинополя путешествие Франтцы в Иберию (Грузию), г. Стасюлевич говорит, что Франтца «часто вступал в разговоры» с туземцами:

Особенно замечательна одна беседа его с столетним старцем Ефраимом, уроженцем какого-то Иберийского города (название его осталось неразобранным в манускрипте). Ефраим был взят в плен еще отроком и продан варварами во внутренние области Персии. Господин Ефраима занимался торговлею с Индиею и брал его часто с собою по торговым делам. В одно из таких путешествий пленник убежал и, долго скитаясь по различным пустыням, прибыл на какой-то остров, где жили Макробии, т. е. долговечные; так они назывались потому, что каждый из них жил на менее 150 лет. Такой долговечности содействовал климат страны, в которой круглый год не сходили с деревьев плоды: одни цвели, другие наливались, а третьи уже созревали. Там росли индейские орехи, находился магнитный камень и там же брал начало Нил. В июле и августе в этой стране наставало более холодное время, потому, объясняет Ефраим, что солнце обращалось тогда к нашему северному полушарию; здесь и заключается причина, продолжал рассказчик, почему в эти два месяца Нил выступает из своих берегов До прихода в эту страну Ефраим должен был переправиться через какую-то реку, весьма опасную по своим Амфибиям, которые на туземном языке называются «зубастые тиранны» (odontotyrannoi) и которые могут пожрать целого слона. Много было и других там ужасных зверей: попадались змеи в 70 футов длины, ночницы величиною с ворона и мухи — с воробья. Слонов было там так много, как у нас быков или овец, и они паслись стадами. Прожив несколько лет у Макробиев и изучив их язык, Ефраим пожелал возвратиться домой. Туземцы указали ему дорогу к одному приморскому местечку, где приставали корабли, идущие из Индии с ароматами. Ефранм нашел в гавани испанский корабль, на котором он и прибыл в Португалию; оттуда странник переехал в Англию и потом через Германию возвратился на родину в Иберию, нашу Грузию. Это путешествие Ефраима кругом тогдашнего света и его странствование по внутренней Африке от истоков Нила к берегам Атлантического океана, только что открытым португальцами, принадлежало бы к одним из замечательнейших памятников средних веков, если бы Франтца, увлеченный собственным делом, не поскупился на его описание (стр. 29–30).

Действительно, этот отрывок в брошюре г. Стасюлевича очень замечателен. Многие другие не уступают ему; повторяем, «Осада и взятие Византии турками» книжка очень занимательная и ученая

<ИЗ № 3 «СОВРЕМЕННИКА»> Стихотворения А. Н. Майкова. Спб. 1854 год.

Бывало, уловить из жизни миг случайный И в стих его облечь — блаженство для меняі Меня гармонии тогда пленяли тайны И сам своих стихов заслушивался я.

Я ими тешился, их мерно повторяя Украдкой, как скупец, который по ночам Червонцы по столу горстьми пересыпая.

Как бы неведомым внимает голосам.

Теперь не служит стих мне праздною забавой.

Он рвется из души, как отклик боевой На зов торжественный отечественной славы.