Пошел к Вас. Петр. Должен сказать, что Над. Ег. весьма понравилась собственно мне: как при таком тяжелом положении и столько еще иногда веселья и внимательности! Она была вчера у матери и мать ныне у нее. Он, как я вошел, сказал: «А Надя всегда говорит, когда мы ходим смотреть квартиру и не можем найти, что это бог дурак не дает нам денег!» Она прибавила, что, может быть, он не слышит. Я говорю: «Нет, слышит, да жаль, последствий из этого нет», т.-е. не дает, хотел я сказать. Она поняла не так, кажется, и сказала: «Да уж лучше бы он наказал
Он говорил несколько нехорошо с нею по-моему, и, напр., сказал, что мне весьма не понравилось: «Украдь у Шереметьева
10 000 р. сер., тебя пустят, ты скажешь, что тебе нужно, женский пол пускают». Как бы сводник! Недостойна, конечно, его мысль, — подумалось мне! Вот до чего доводит тяжесть бедности такая даже благородных людей. Она говорит: «Лучше умереть, чем жить в этой зале», как она называет насмех комнату, и вс!е ласкается, целует его. Ныне вела себя при мне более свободно, чем когда-либо, хныкала шутя, напр.: — «Что ты мне мало сахару кладешь, а себе много» и т. п., весьма мило. Лицо решительно самое милое, характер самый прелестный, какой только я встречал, такой непостижимо добрый и вместе и сильный характер, и веселый. Я это так говорю, а сам ничего не чувствую. Или — говорит ей, когда она говорит: «Тебе еще можно здесь жить, ты часто не бываешь дома, а я всегда тут»: — «А что не ходишь к маменьке?» А ведь, разумеется, она не ходит из-за него, что не бывает. Бедность, бедность! О, скверно, скверно! Он говорит об убийствах при ней и говорит: «того-то убил бы», и проч., и это нехорошо, однако это уж не знаю, нехорошо ли! Теперь я в первый раз увидел, что она слишком хорошо понимает, что теперь у них нет доходов и нечем жить. Мне снова пришло в голову, что и теперь он уж виноват перед нею. В 83/4 ушел. Она заставила снова пить чай.
Дописал до религии чехов. Срезневского хочу оставить, если он не переменится, а должен буду приниматься за Куторгу, Устрялова или Никитенку. 11 ч. 50 м.
Встал в 10 почти часов, утром почти ничего не делал, после обеда тоже. Расположение духа было довольно неприятное; несколько, хотя мало, щемило, главным образом, конечно, оттого, что думалось о В. П., потом, конечно, и оттого; может быть, что думалось о себе после этого, — что я не устроен, покровителей нет.
Этой мысли ясной не было, но может быть была темная, и пришло, когда пришел Ал. Ф.: да что в самом деле? В. П-чу только 9 месяцев прожить как-нибудь, после диплом и пошли дела. В 6 час. пришел он, говорит: «Пойду». Не хотел ни минуты сидеть, принес только «Современник», чтоб [я] отнес к Залеману и сказал, что он нездоров, — ему с ним видеться что-то не хочется. В ту минуту, как я одевался, пришел Ал. Фед., просидел до 8 слишком часов, было прескучно, мне было тяжело, я думал о В. П., который уходя сказал: «Иду к тестю, нужно быть там». — «Что же?» — «Третьего дня была Надя, он сказал: ступай вон; и вчера прибил жену, которая в слезах пришла и просила, чтоб я как-нибудь помирился: это, говорит, ты ее избаловала! и бьет ее». — Не вышла бы история, т.-е. не растревожился бы слишком В. П., хотя я знаю, что это глупо: не тревожится он каждый час. Завтра буду у него, как сказал. Ал. Фед. приходил звать завтра к себе помочь перевозиться. После писал несколько, с час, теперь ложусь читать. Дописал до Велеса у чехов. V2 10-го. Луи Блан, сказал А. Ф., бежал.