Том 9. Три страны света

— Я прошу теперь только одного, чтоб вы выслушали меня и узнали бы, какой я человек и насколько предан вам.

Полинька села на стул у двери.

— Что же вы, Палагея Ивановна? — спросил горбун, указывая на диван.

— Мне и здесь хорошо! — отвечала Полинька, рассчитывая, что горбун не так близко будет сидеть к ней.

— Там дует! — заметил горбун, указывая на дверь. — Хе, хе, хе!

— Она заперта, — с особенным ударением отвечала Полинька.

— Как вам угодно… мы и здесь переговорим, — добродушно сказал горбун и придвинул себе кресло, чтоб сесть ближе к Полиньке, которая делала над собой страшные усилия, чтоб не убежать от него в угол.

— Вот видите ли, Палагея Ивановна, — начал горбун, — Василий Матвеевич банкрут не сегодня, так завтра!

— Боже мой! неужели это правда? — с испугом спросила Полинька.

— Я вам, кажется, писал об этом… хе, хе, хе! — сказал язвительно горбун.

— Неужели нет надежды, Борис Антоныч? — умоляющим голосом спросила Полинька, знавшая, что горбун был главным кредитором Кирпичова.

— Как нет! помилуйте-с! можно еще уладить дело!

— О, вы это сделаете: вы спасете их! — с увлечением сказала Полинька и, сложив руки, умоляющим взором смотрела на горбуна. — Она была еще в таких летах, когда чужое горе, чужая опасность живо трогают.

— Теперь вы поняли меня? теперь вы простите мне все? — насмешливо спросил горбун.

— Я виновата перед вами, Борис Антоныч; я думала, я…

И Полинька от души раскаялась.

— То-то молодость! Вот хоть вы, Палагея Ивановна вы другим на слово верите, а мне, так хоть умри я, не хотите ни в чем верить! Вам насказали: поеду, буду работать, наживу денег! Не верьте, я-таки пожил довольно… Нет-с, деньги нелегко наживаются. Мне много стоило труда, страдания и даже унижения — да-с! унижения, — чтоб нажать все, что я имею. Теперь другое дело — мне ничего не стоит удесятерить свой капитал. Лишь бы охота была. Я имею, покровительство, защиту. Мне все теперь кланяются, руку жмут. Вы, чего доброго, подумаете, что мои седые волосы заслужили такое уважение? э! нет-с, Палагея Ивановна, нет-с: деньги, деньги, одни деньги. Это правда, что я их добыл кровью и потом… но все-таки не за добрые дела, а за деньги достаются поклоны да улыбки людей. Я хорошо знаю свет, всяких людей видал. Иной помогает тебе взыскать, точно друг какой; ну, вот и усадим несостоятельного в тюрьму; что же бы вы думали? через день придет просить взаймы денег! Вы, говорит, вчера получили с такого-то за продажу всего его движимого, так нельзя ли ссудить? А сам знает, как легко было их получать! Дети плачут, мал-мала меньше, жена, как безумная, мечется, муж, того и гляди, руки на себя наложит… Вот-с, как деньги-то важны, Палагея Ивановна! Кто их имеет, тот много доброго может сделать.

Полинька внимательно слушала горбуна и вздрогнула, когда он коснулся положения семейства, у которого описывают имущество. Горбун, кажется, того и хотел.

— У них тоже будут все описывать? — тревожно спросила Полинька.

— Хе, хе, хе!.. известно, все опишут, да еще и в тюрьму засадят Василия-то Матвеича.

— Боже! — воскликнула Полинька, побледнев.

— Да-с, жаль его супругу; прахом пошли все денежки… На удочку поддел ее Василий-то Матвеич. Теперь она жила бы себе барыней. Ну, что делать! пойдет по миру с детьми. Сама…

— Борис Антоныч! Борис Антоныч! спасите ее, спасите! — раздирающим голосом сказала Полинька и тихо опустилась на колени.

Горбун отодвинулся в креслах и весь дрожа, любовался Полинькой, стоявшей перед ним на коленях. Он так смотрел на нее, что Полинька закрыла лицо. Потом она зарыдала.

— О чем же вы плачете? — дрожащим голосом спросил горбун, вскочив с кресел и подходя к ней.

— Я не встану с этого места, Борис Антоныч, — сказала Полинька отчаянным и решительным голосом, — пока вы мне не дадите слова спасти Кирпичова от тюрьмы и позора!..

Горбун мгновенно вырос; он смотрел на Полиньку такими глазами, как будто не верил своим ушам.

— Борис Антоныч! — продолжала она, приписывая его волнение состраданию к Надежде Сергеевне. — Сжальтесь!

Он взял ее за руки и приподнял; она чуть не вскрикнула: руки его были холодны, как лед, и дрожали.

— Успокойтесь, Палагея Ивановна, — сказал он глухим голосом, — я все устрою к лучшему. Не плачьте! все в ваших руках.

— Как! в моих? — с удивлением спросила Полинька.

— Неужели вы не поняли меня? — в волнении отвечал горбун.

— Что же такое вы мне сказали? — робко спросила Полинька.

Горбун медлил ответом.

— Все мое состояние, — наконец произнес он быстро, — все, все принадлежит вам… Вы будете жить счастливо, ваши друзья будут моими. Пойдемте, — продолжал он, стараясь скрыть сильное волнение, — пойдемте, я вам покажу все, что я имею!