Греховны не слова, а дух гнева; и этот дух — брань. Мы начинаем браниться прежде, чем научились говорить.
Эти приятные вагоны по контрасту напомнили мне вагоны железнодорожной ветки на Мэриборо на Австралийском континенте и разговор с пассажиром об этой ветке и о тамошней гостинице.
На пути в Мэриборо я зашел в вагон для курящих. Там я застал двух джентльменов; оба сидели спиной к паровозу, в противоположных концах вагона. Между собой они были знакомы. Я сел против того, что примостился у правого окна. У него было симпатичное лицо, дружелюбный взгляд, а по платью я принял его за диссидентского священника. Лет ему было около пятидесяти. Без всякой просьбы с моей стороны он зажег мне спичку, и я закурил сигару. Дальнейшее привожу из своего дневника.
Чтобы завязать разговор, я задал ему какой-то вопрос о Мэриборо. Он ответил спокойно, с невозмутимой убежденностью, голосом на редкость приятным и даже мелодичным:
— Город чудесный, но гостиница там — черт знает что!
Я удивился. Очень странно было слышать, как священник употребляет на людях бранные слова. Он же безмятежно продолжал:
— Самая мерзкая гостиница в Австралии. Пожалуй, не ошибешься, если скажешь, что во всей Австралазии нет хуже.
— Плохие постели?
— Куда там — вовсе никаких. Одни мешки с песком.
— Неужели и подушки?
— Да, и подушки. Один песок. И к тому же скверный. Свалялся в комки, никогда не просеивают. Чересчур много в нем гравия. Спишь все равно что на орехах.
— А разве там нет мелкого песка?
— Сколько угодно. Такого хорошего песка для постелей, как там, нигде в мире не найти. Мягкий песок, рассыпчатый, но они его не покупают. Им нужен такой, который слеживается и тверд, как камень.
— Ну а каковы комнаты?
— Восемь квадратных футов, и холодный линолеум, на который надо ступить утром, когда выберешься из песчаной ямы.
— А освещение?
— Керосиновая лампа.
— Светло горит?
— Нет. Свет мутный, как в бане.
— Я привык, чтобы лампа горела у меня всю ночь,
— Не выйдет. Ее приходится гасить рано.
— Скверно, Ведь свет может понадобиться и ночью. Как найдешь лампу впотьмах?
— Это-то немудрено: найдете по вони.
— А платяной шкаф?
— Два гвоздя на двери, чтоб развесить семь одежек, если они у нас есть.
— Звонок?
— Еще чего захотели.
— А как быть, если что-нибудь понадобится?
— Можете кричать, только никто не явится.
— А если надо позвать горничную опорожнить помойное ведро?
— Какие там помойные ведра! Гостиницы их не держат. Кроме сиднейских и мельбурнских, конечно.
— Да, я знаю. Я сказал просто так. Это самое странное, что есть в Австралии. Еще одно: завтра мне надо встать ни свет ни заря, а не то я не попаду на пятичасовой поезд. Если бы хоть коридорный...
— Такого нет.
— Ну, швейцар...
— Такого нет.
— Кто же меня разбудит?
— Никто. Сами себя разбудите и сами себе посветите. Ни в коридорах, ни на лестнице света нет. И если не прихватите лампу, свернете себе шею.
— А кто мне поможет вынести багаж?
— Никто. Но я дам вам совет. В Мэриборо живет один американец, который провел там полжизни; славный человек, преуспевающий, его там все знают. Он за вами присмотрит и избавит от всех хлопот. Можете спать спокойно: он вас оттуда вытащит, и вы попадете на свой поезд. А где же ваш менеджер?
— Остался в Балларате, изучает язык. Кроме того, ему пришлось съездить в Мельбурн, чтобы все подготовить для поездки в Новую Зеландию. Это моя первая попытка путешествовать самостоятельно, и оказывается — все не так-то просто.
— Просто! Еще бы, вы выбрали для своего опыта самый отвратительный участок железных дорог Австралии. Тут есть двенадцать миль, которые человек, не обладающий административным талантом, и надеяться не может... скажите, у вас есть административный талант? первоклассный талант?
— У меня... по всей вероятности... впрочем...
— Все ясно. Ваш тон... ну, вам ни за что не справиться. Но американец вас выручит, положитесь на него. А билеты у вас есть?
— Да, круговые до Сиднея.