Оба уходят. Из ворот выходит
Люба. Евдокия Кондратьевна, не уговаривайте меня. Не провожайте меня. Я решила уехать на родину и уеду.
Журжина. Поезд еще не скоро отправляется.
Люба. Подожду на вокзале. Прощайте.
Журжина
Люба
Журжина скрывается в воротах. На набережной появляется Алеша. Сбрасывает пиджак, расстегивает рубаху.
Алеша. Искупаться и спать. Отрезано. И – не думать.
Люба. Я не бузила.
Алеша. Лучше не оправдывайтесь. В кабаке с пьяными мерзавцами песни петь. Стыдно…
Люба. Я ни в чем не виновата.
Алеша. Чистенькая девушка. Умненькая. Так нет. Пустяковая неудача какая-то, и нос повесили.
Люба. Нет, не пустяковая неудача.
Алеша. Нет, пустяковая… С общей точки зрения и персонально…
Люба. Нет, не пустяковая… До свидания.
Алеша. Бесит эта покорность. Упорства никакого.
Люба. Видите эту булавочку. Я ее за свое счастье выменяла.
Алеша
Люба. Нет охоты жить с вами в Ленинграде. Лучше я разведу огород, лучше я разведу кур, гусей в Рязани. И там я состарюсь и обиды моей не прощу.
Алеша. И ждать другого нечего – мещанский уклон.
Люба. Вы грубый, черствый человек… Вы ни черта не понимаете. Терпеть вас не могу. Всю жизнь ненавидела. С тех самых пор, когда вы на заборе хотели мне уши надрать за то, что я съела несчастную ягодку малины. Я и в Ленинград приехала, чтобы убедиться, какой вы отвратительный человек. Прощайте.
Алеша. Жалко, я не знал. Жалко, я тогда ушел. Я бы выломал ребра два вашему Рудику.
Люба. Мне не жалко этих двадцати пяти тысяч. То есть – жалко, но не очень. Счастья ему не будет от моих денег. Я сама, дура, променяла их на булавочку.
Алеша. Какие двадцать пять тысяч?
Люба. Да выигранные на мой билет. Не знаете, что ли?
Алеша. Елки-палки… Так вот оно что.
Люба. Все равно, будь у меня эти деньги, – уехала бы из Ленинграда. Так что моя слабость, что я не настойчивая, – это все ни при чем…
Алеша. Ага… Люба… Ага.
Люба. Точно что – ага… Прощайте.
Алеша. Дайте-ка узелок.
Люба. Пустите.
Алеша. Нам необходимо поговорить.
Люба. Пустите же.
Алеша. Что касается денег, – потеряли, очень жаль. Ну, проворонили и проворонили… И, наверно, это даже лучше, честное слово…
Люба
Алеша. Я вас так понял, что вы… Ну, что ли, связались с кем-то… Ваше непонятное поведение достаточно меня убеждает, что вы с кем-то связались… Мне было очень больно, когда услыхал в ресторане, как вы поете… Зря так не поют…
Люба. Вам было больно?
Алеша. Ну да… А что? Ошибся. И вижу, – по всему фронту ошибся. Во мне сидит еще этот мелкобуржуазный пережиток.
Люба. Какой?
Алеша. Да… эта самая…
Люба. Ревность?
Алеша. Она с четвертого июня началась. Я и сплю оттого так крепко, чтобы ее ликвидировать. Борюсь. Поборю, а вы опять начинаете про море, луну, песок, белое платье… Разве я не вижу, что с вами делается. Люба, ответьте мне последний раз на вопрос… хотя это не мое дело, конечно… Вы – тово?
Люба. Да.
Алеша
Люба. Да тебя же…
Алеша. Кого?.. Люба… Какого тебя?…
Шапшнев
Семен. Симпатичная девочка…
Шапшнев. Семен, мне что-то сыро стало. Мы бы лучше домой пошли, мы бы там полбутылки выпили.
Семен. Ой, Шапшнев, не треплись.
Шапшнев. Что за время беспокойное.
Слышен голос Р у д и к а, он напевает шимми. Семен. Он. Готовься!
Оба притаиваются. Входит Р у д и к с тросточкой, весело напевает.
Рудик.