Том 9

Шапшнев(Семену). Врет, конечно.

Семен. Удостоверимся. Я эти кабинетики знаю. (Уходит в кабинеты и через минуту возвращается.)

Шапшнев(Любе). Пьянствуете? По кабинетикам с нетрудовым элементом черт знает чем занимаетесь?

Люба. И этот… не человек… Собачья морда…

Шапшнев. Собачья? Может, хотите сказать, что я сукин сын? Хозяин, дай-ка перо, чернил. Это время прошло, когда мы были сукины дети.

Гр. 3ах. Паршивые люди какие пошли. Вот что я тебе скажу… (Подает перо и чернила.) Ужасная сволочь. Я эту девушку не позволю обижать.

Шапшнев. Не обидим.

Семен(появляясь). Шапшнев. Они ушли.

Шапшнев. Ну?

Семен. Значит, ушли с билетом.

Шапшнев. Ну? Что ты?

Гр. 3ах. С билетом, с билетом ушли.

Шапшнев. Говорил я – опоздаем… Надо с этой кончать.

Семен. В два счета. (Вынимает из кармана лист.) Образец литературного дарования графа Табуреткина.

Шапшнев(Любе). Про кабинетики, так и быть, не скажу. Вам ничего не будет. Подпишите эту бумагу.

Семен. Читай вслух.

Шапшнев. «Я, нижеподписавшаяся, сим удостоверяю, что мной в уплату личного долга…» Почерк у тебя какой-то, – не разберешь.

Семен. «…дан управдому Шапшневу выигрышный билет за номером пять нулей, единица, серия „А“…»

Люба(тихо). Опять этот билет… С ума сойду.

Гр. 3ах. Пять нулей, единица… (Развертывает газету.)

Шапшнев. «…в чем никаких претензий к вышеозначенному управдому предъявлять не стану».

Семен. «А равно как возбуждать судебного преследования…» Коротко и содержательно.

Шапшнев. Подпишите.

Семен. Одну только фамилию. И можете свободно идти домой.

Люба. Домой. (Молча заплакала.) Где мой дом? Его нет больше. Я уеду от вас в Рязань. Там, наверно, не такие злые люди. За то, что я ничего не понимаю, за это нельзя так обижать. Жестоко, жестоко смеяться. (Вытирает глаза, хочет подписать.)

Гр. 3ах.(подбегает). Ты с ума сошла! Не подписывай! Ты этот самый билет выменяла на паршивую булавку?

Люба. Этот самый.

Гр. 3ах. Твой билет выиграл двадцать пять тысяч!

Шапшнев. Ах… кавказская морда!..

Люба молча всплескивает руками. Пауза.

Люба. Так вот почему… Так вот вы какие!..

Гр. 3ах.(гладит ее). Ничего, ничего, душка. Ты молоденькая, переживешь. Хочешь, мы с тобой в Тифлис поедем. Будешь там виноград кушать…

Занавес

Действие четвертое

Белая ночь. Набережная. На реке стоит баржа. Направо – ворота дома. Налево – кирпичные развалины. У ворот сидит Ж у р ж и н а.

Около развалин И ю д и н прогуливает собаку.

Журжина. Последний трамвай прошел. Нет и нет никого. Сказать не могу, как я тревожусь об этой девушке. В милицию заявить, – дворника нет. Который час, Федор Павлович?

Июдин. Четверть второго.

Журжина. Отчего это, Федор Павлович, ночи у нас короткие? – четверть второго, а светло, хоть нитку в ушко вдевай. От каких явлений происходит белая ночь?

Июдин. Север.

Журжина. Скажите, лютый север. Говорят, дров нынче совсем не будет. В прошлом году об эту пору стояла баржа с дровами, а нынче – с песком, с булыжником. Чем хочешь, тем и топи… И опять же хулиганы у нас на Петроградской стороне усиливаются, – нет никаких мер бороться с ними. Ходят эти хулиганы – штаны сверху узкие, внизу болтаются клёшем, в руках у них ножи, в зубах папироски. В сумерки на Большой проспект тихой женщине и выйти страшно. Сейчас же подскакивает сзади к тебе хулиган и хватает тебя за тело и мнет с ругательствами. Я такая из-за этого стала нервная, – все вздрагиваю. Конечно, до революции у меня в спальне висели занавески на окнах и я спала. А теперь только ворочаюсь. Одиноко. Управдом Шапшнев определенно намекает, чтобы с ним перевенчаться. Но я поняла, что он далеко не надежный. У него одно на уме – собрать со всего двора кошек, кормить их печенкой. И он, как сумерки, тащится на Шамшеву улицу в один дом самогонку пить.

Июдин. Мономах, брось нюхать гадость.

Журжина. Так и катится день за днем, будто жизни и не было, – промелькнула. Сорок лет живу в этом доме, с титешного возраста. И ничего не случилось особенного. Только штукатурка облупилась на фасаде.

Июдин. Действительно, ничего не случилось… (С горечью.) Не случилось.

Журжина. Был, конечно, военный коммунизм. Был. Отвратительно, как я не любила воблу кушать, Федор Павлович. Помню также, сижу у ворот, в девятнадцатом году, и вот идут двое – босые, нечесаные, но в очках. Сразу видно – ученые. Один говорит: «Куда же хуже-то?..» А другой: «Потерпи, обойдется». Обошлось, Федор Павлович. Обтерпелись.