Том 9

Копейкин. Записывать надо, что видал и слышал, с точностью фотографического аппарата. А за рассуждения, – если рассуждать, – в отделении тебя не поблагодарят. Сыщик — это глаза и уши, понятно?

Отворяется боковая дверь, выходит швейцариха.

Рано уходишь, Матрена. Прогнал, что ли?

Швейцариха плюет, идет к входной двери, поправляя платок.

Копейкин. Дал он тебе двадцать пять рублей?

Швейцариха. Дал.

Копейкин(Скворцову). Запиши. (Матрене.) Обожди, с тобой не шутят, – тут дело большой важности.

Швейцариха. Чего тебе еще?

Копейкин. Григорий Ефимович тебе не говорил чего?

Швейцариха. Про что говорить-то ему?

Копейкин. Не говорил ли про какие дела государственной важности?

Швейцариха. А ну тебя, кобель. (Плюет, уходит.)

Копейкин(Скворцову). Запиши: плюнув, ничего не проговорила.

Выходит из той же боковой двери Распутин. Он с похмелья, – волосы, борода встрепаны. Вид — хмурый. Садится у стола. Сыщики при виде его вскакивают.

Распутин. Дунька, рассолу. Кобылища проклятая, Дунька!

Скворцов. Сейчас позову. (Рысью уходит.)

Распутин(Копейкину). Садись, Копейкин…

Копейкин(садится). Продрогли мы, Григорий Ефимович, на лестнице, пришли погреться. А мы рассчитывали — вы часов до двух будете спать, – поздновато вернулись.

Распутин. А тебе какое дело, сволочь. (Кричит.) Дунька, сука, чтоб тебя розорвало.

Входит Дуня, за ней Скворцов. Дуня ставит швырком на стол перед Распутиным чашку с рассолом.

Дуня. На, пей.

Распутин. А ты мне еще так швыркни раз. Я тебя швыркну. (Пьет.) Противная, стерва. Подай водки, закуски. Фу ты, черт, голова болит.

Дуня собирает закуску.

Копейкин. Где были, Григорий Ефимович?

Распутин. Где был, где был… Ты вот все, сукин сын, записываешь, терпеть я этого не могу. (Показывает ему кукиш.) Описывай.

Копейкин. По долгу службы, Григорий Ефимович. Вас же охраняем…

Распутин(идет к телефону). Спать не могу. Кофею много пить стал. (Говорит в трубку.) Царское Село. Соедини с Вырубовой. Как так нельзя? Это я, Григорий Новых. То-то, нельзя. Анну Александровну попроси, это я, Григорий. (Копейкину.) В любое время могу кому угодно позвонить, – хочешь — самой сейчас позвоню? (В трубку.) Ну, это я, ну, здравствуй, Аннушка… Ну, не сплю, ну, нервы у меня расстроены. Все насчет нашего узника думаю… Да Митрия Рубинштейна… Одни неприятности… Это юстиция — Макаров — нам гадит. Про Думу слыхала?.. Маму шпиенкой обозвали, – вот те крест… Сейчас у меня Симанович обещал быть, все расскажет… Позвоню… Ну, спи, спи, господь с тобой… (Вешает трубку, идет к столу.) Денег нет, вот что.

Копейкин. Это у вас-то, Григорий Ефимыч, нет денег.

Распутин. А я тебе говорю, что нет. (Выпивает, закусывает огурцом.) Ты, дурак, думаешь — сто рублей завелось в кармане, – так это деньги. Мне надо деньги большие, я человек государственный. Я Хвостова сместил, Протопопова назначил. Теперь мне требуется юстицию — Макарова — скинуть… Я свой Совет министров должен подобрать. Для этого — большие деньги нужны. Фу ты, скука какая… Заведи граммофон.

Копейкин заводит.

Выпущу из тюрьмы Митрия Рубинштейна — он мне, сколько захочу, – столько и отвалит, – полмиллиона.

Копейкин. Полмиллиона?

Распутин. В мое распоряжение. (Слушает граммофон. Внезапно.) Ах, язви его в душу!.. (Завизжал, сорвался с места, трет лицо.)

Копейкин. Что с вами, Григорий Ефимович?

Распутин. Вот я из-за чего спать не могу… Ах, сукин он сын… Этот мне старикашка поперек горла стал.

Копейкин. Кто, Григорий Ефимович?

Распутин(садится, выпивает). Да Штюрмер.

Копейкин(Скворцову). На кого замахивается! (Дает знак — записать.)

Распутин. Этот старикашка совсем с ума сошел… Какой он к черту министр, когда он ни черта в делах не понимает. Чуть свет глаза продерет, бисквитов с молоком натрескается и сидит в кабинете, морщится, – шишки у него, гиморой… Тьфу! Мы гадали — орел, а его в семь часов два лакея в постель волокут… Молчи, покоряйся, коли бог убил… А он — нет… Он — виляет… Он мамашке в глаза не глядит, врет… Копейкин, – я с тобой говорю…

Копейкин. Здесь, Григорий Ефимович.

Распутин. Кто Штюрмера министром посадил, я тебя спрашиваю?..