Том 8. Рваный барин

– А вы говорите: волокет девку из бани! Вот вы рассказывали о дворце в Калужской губернии. Заслушался я. И ясно видел того генерала с пузом и тот бугор… А дом тот стоит? А может, уж и сожгли, и теперь там груда камней? А ведь его строили ваши деды! Ведь на эти камни молиться надо! Вот и каждый день узнаю из газет, как сейчас жгут и громят… Жгут даже хлеб, рушат дома, парки, статуи… рвут и жгут тысячи книг и картин, которые рассказать могут такое, чего уже не услышишь и не увидишь. А ведь в каждой вещи… ну, посмотрите хоть на эту беседку, – показал учитель на островок, – ведь и в ней кусочек ушедшего, которое вам не нужно, но о нем пожалеют ваши дети! Оно им потребуется. Зачем? Чтобы знать, осязать глазами, как жили отцы и деды. Эх, ничего вы не знаете! – крикнул учитель, щелкнув по траве удочками, и пошел.

– Да вы не серчайте! – крикнул вдогонку писарь.

– Да скажите своим… – приостановился учитель, – чтобы не колотили сапогами статуй! Они не виноваты ни в чем! Вещи не виноваты!

– Ишь разоряется! – сказал артиллерист. – Не виноваты…

– Хорошо трепаться, кому – досуг… – отозвался все время лежавший на спине и смотревший в небо бородатый солдат с негнувшейся ногой, коленкой смотревшей в небо.

Паренек обхаживал статую, приглядывался.

– А что ж про собаку-то не сказал? Две-то головы… почему?

– Так нужно, – сказал писарь.

– Вот бы тебе, Андрюшка, о двух головах быть: одну прошибли, другая все кашу будет трескать…

Посмеялись и пошли домой. Сыростью потягивало от пруда. «Голая баба» стояла одиноко под круглой крышей на островке. Когда поднялись на горку и Андрюшка оглянулся на пруд, «баба» показалась живой, розовой, протягивающей к нему руку. Парк темнел, когда подходили к лазарету, старому зданию в колоннах. Андрюшка подошел ко льву с отшибленной пастью и поглядел.

– Что ж ему не сказался? – сказал писарь. – Кто морду-то починил!

Андрюшка сел на тихого льва и стал свертывать папироску.

– В Ермитаже я этого товару досыта нагляделся, скушно… – сказал артиллерист, тоже присаживаясь. – А то в одном именьи, Харьковской губернии… графыня жила… ну, и объявился в колодце черт, начал за ведры хвататься… Вот ей-Богу!

– Ну-ка, ну-ка…

И артиллерист, крякнув, начал забористый рассказ про черта.

(Власть народа 1917. 16 нояб. № 162 С 2, 19 нояб. № 165 С. 2, 24 нояб. № 168 С. 3)

Кошкин разговор

Крепкий удар кулаком по столику покрыл гул чайной: пустой стакан бацнул со звоном в печку. Кой-кто подался к дверям – скандал, никак! – а кто и придвинулся, похрабрее. Но особенного не случилось: просто – горячий разговор. Сонный паренек-неряха вытянул из драной жилетки огрызок карандаша и сказал, выводя в бумажке:

– Рупь сорок за стакан с вас.

– Получай, Семеркин! – сказал, стукнув опять кулаком, рыжеусый гость, в синей куртке, в беличьей шапке. – Для оживления производства нежалко. Вот если бы твою умную голову разбили, ну… А доро-гая твоя голова!

– Может, дороже вашей… – сказал парень обидчиво и принялся подбирать стекло.

– Под пятьсот выгоняет! – пояснял извозчик. – Намедни его катал с барышней, храбро деньги дает.

– Теперь самый завалящий в сторублевку сморкается.

– А тебе досадно?! – отозвался с соседнего столика тощий человек с иглами в отворотах сального пиджака – портной. – Теперь расценок особый. Все недобавки должны возвратить неимущему человеку. Теперь пальто, например, дешевше ста семидесяти и шить не возьмусь.

– Тоже социалист! – показал большим пальцем из кулака на портного гость в куртке, обращаясь к сидевшему против него хмурому молодому человеку с русой бородкой. – Ваши ученики все. Уж и сдадут они вам экзамен на зрелость!

Молодой человек покусывал тонкий усик и смотрел в окошко.

– А вы что же, против социализму? За… которые грабили народ? в торговой части? – закидал словами портной, тоном приглашая соседей обратить внимание на непорядок. – Мучкой приторговываете… или?

– Как сказать… промышляю… – спокойно ответил в тон ему рыжеусый, наливая себе свежий стакан.

– Ох, не виляй, миляй! – погрозился солдат при мешке, из которого торчала волосатая свиная нога. – Стесняться нечего. Торгуем вот помаленьку и не гордимся, а для гражданской пользы. И никого не упрекаем Господь посылает – и ладно. Чем, всамделе, базарите? – уже благодушно закончил солдат, занятый разрезыванием на ломтики свиной грудинки.

Вынул пузырек из-под одеколону и, прикрывшись рукавом и подморгнув, отпил половинку.

– Настоящая! – сказал он, крякнув. – Только пузырек такой. По мучке?

– Было время – крахмал делал… – сказал, щурясь в усы, гость в куртке. – А теперь вот думаю гробами заторговать, – не без ехидства закончил он.

– Гроб-ба-ми?!

И соседи, и парень, все еще подбиравший стекла, так и загромыхали, а молодой человек, смотревший в окошко, передернул плечами и сказал, словно у него болел зуб:

– Бу-у-дет вам паясничать!..

– Чего смеетесь? По сезону и товар. А что же останется?! Мужички мне такой крахмал прописали, и такая у нас патока расчудесная вышла, что…