Том 8. Прощеное воскресенье

– Я хорошо помню все, что читала в молодости, – сказала Александра.

– Не гневи Бога, дочка, ты и сейчас еще совсем молодая женщина. Какие твои годы!.. Чайку попьем?

– Попьем, конечно.

Мать пошла разжигать керосинку. Пахнуло горелым фитилем и запахом керосина.

– Надо фитиль подрезать, – сказала Анна Карповна, – хотя ладно, потом.

Многие, если не все, важнейшие разговоры в жизни Александры случались внезапно, без предварительной подготовки. Так было и в этот раз.

– Как-то я по радио слышала, что герои Чехова только и делают, что пьют чай и разговаривают, – разливая по чашкам чай, сказала Анна Карповна.

– И правда, – охотно подхватила Александра. – Пьют чай и разговаривают, а миллионы людей читают Чехова десятки лет и еще будут читать сотни. Значит, разговоры за чаем – не такое уж последнее дело в этой жизни. Как говорит наш Ираклий Соломонович: «Из разговоров потом как-то получаются ботинки и колбаса».

– Что-то мы с тобой расфилософствовались к ночи, – светло улыбнулась Анна Карповна. – Меня наверняка Блаженный Августин сподвигнул.

– А меня выпивка и закуска в генеральском доме! – засмеялась Александра. – Хороший у Ксении чай, ничего не скажешь… Ма, а я чувствую, что Адам живой. Я это кожей чувствую, особенно после поездки в поселок.

Анна Карповна потупилась и тихо сказала:

– Сегодня я на карты кидала… Он на этом свете. В казенном доме, но на этом. Ты не можешь его не чувствовать, ты ведь любишь. С тех пор как мы разлучились с Марусей, вон сколько лет прошло, а я до сих пор чувствую, что она жива, здорова и благополучна…

– Мам, я виновата перед тобой, – неожиданно сорвалось с губ Александры, – я так виновата…

Пауза повисла надолго, и даже показалось, что над столом сгущается свет, не меркнет, а именно сгущается, становится неестественно ярким, как будто плотным, пронизанным неким магнетизмом.

– Говори, не томи душу.

– Не знаю, как сказать, чтобы ты правильно поняла… Я не нарочно. Намеренно – да, но не нарочно… Глупости говорю… Ну не нарочно в том смысле, что я не хотела от тебя скрывать… Я просто загадала: если не скажу сразу, то раньше сбудется… Я нашла след Марии – в Праге…

Анна Карповна побледнела, зрачки ее светоносных глаз расширились.

– Говори же, Саша!

– Я так сразу не могу… Мне надо все по порядку, с самого начала, с того момента, как мы въехали в Прагу.

Мать молча кивнула в знак согласия.

– Мы въехали в Прагу… Вся дорога от обочины до обочины была засыпана пионами, нарциссами, тюльпанами, ветками сирени. Накануне встречали наших танкистов, а на рассвете одиннадцатого мая в город въехали мы по увядшим цветам. Никогда в жизни я не видела столько цветов сразу… Миллионы! Рассказывали, толпы людей встречали наши танки, и у каждого встречающего по охапке цветов. Когда мы только втянулись в город, у меня сразу возникло предчувствие: здесь что-то будет… Наш госпиталь расквартировали в пустующей больнице для бедных. Там все было очень запущено, и мы сразу начали очищать, отмывать, белить, красить. К вечеру выяснилось, что осталась неприбранной маленькая узкая комнатка больничного архива… – Александра смолкла, справляясь с дыханием. Прикрыла глаза от вдруг ярко вспыхнувшей лампочки над столом (такое у них бывало нередко, видимо, от перепада электрического напряжения), и в этом перепаде яркости света, как во вспышке фотографического аппарата, словно воочию, увидела опять ту тесную комнатушку больничного архива, стеллажи которой были сверху донизу забиты коробками с медицинскими карточками и папками с историями болезней. Никто не рискнул разорять эту оставленную в неприкосновенности прежними владельцами комнату, а Ираклия Соломоновича она взбесила, и он стал вываливать содержимое стеллажей на пол. Но его остановил Папиков, а потом послал в архив Александру.

Все это в миг промелькнуло в памяти Александры, и наконец, собравшись с духом, она продолжила:

– Папиков послал меня навести порядок, закрыть, опечатать архив… Я подняла с пола первую попавшуюся карточку из тонкого серого картона, последние отблески солнца осветили запыленное окошко, и я вдруг прочла на лиловом штампике: «Доктор Юзеф Домбровский», а потом разглядела и фамилию больной – Мария Галушко… Да, больную звали Мария Галушко. Диагноз: ножевое ранение брюшной полости по касательной, потеря крови, множественные ушибы по причине разбойного нападения, психогенный шок… Год рождения больной 1905-й, запись была сделана 11 апреля 1923 года.

– Она, – глухо произнесла Анна Карповна.

– Потом, в Пражском университете, мне подтвердили, что графиня Мария Мерзловская училась там, а после уехала в Париж. Наши все уезжали в Париж…

– Слава тебе господи! – троекратно перекрестилась Анна Карповна. – В Париже Маруся не пропадет, за это я тебе ручаюсь. Она по-французски и по-немецки, как по-русски, и говорит и пишет. Молодец, Маруся!

– Из армии я не могла написать тебе об этом, а когда вернулась, тоже тянула… Я загадала: чем дольше не расскажу тебе про Марию, тем скорее она найдется. Честное слово, ма!