Том 8

Дата подписания этой декларации о братстве составляет для нашего Харро начало великой эры: от нее и вперед и назад ведется летосчисление, как это делалось до сих пор от рождества Христова. Эта дата знаменует кульминационный пункт его жизни. Он был содиктатором Европы in partibus, и хотя он был неизвестен миру, но все же являлся одним из опаснейших людей в мире. За плечами у него не было ничего, кроме его многочисленных, ненапечатанных произведений, за ним шло всего несколько немцев-ремесленников в Швейцарии да дюжина опустившихся политических аферистов. Но именно поэтому он мог утверждать, что с ним все народы. В том-то и особенность всех великих мужей, что современность их не признает и как раз по этой причине им принадлежит будущее. А это будущее наш Харро носил в своем ранце, написанным черным по белому, — в виде декларации о братстве.

Но с этого времени начинается падение Харро. Первой постигшей его напастью было то, что ««Молодая Германия» в 1836 г. отделилась от «Молодой Европы»». Однако Германия за это была наказана. А именно вследствие этого отделения «весной 1848 г. оказалось, что в Германии для национального движения ничего не подготовлено», и поэтому все дело окончилось столь плачевно.

Но куда более тяжкое огорчение причинило нашему Харро появление к этому времени коммунизма. При этом мы узнаем, что изобретателем коммунизма был не кто иной, как

«циник Иоганнес Мюллер из Берлина, автор вышедшей в 1831 г. в Альтенбурге весьма интересной брошюры о политике Пруссии», который отправился в Англию, где ему «не оставалось ничего иного, как пасти свиней по утрам на Смитфилдском рынке».

Эпидемия коммунизма вскоре стала свирепствовать среди немецких ремесленников во Франции и Швейцарии, и он сделался чрезвычайно опасным врагом для нашего Харро, так как тем самым был закрыт единственный рынок сбыта для его писаний. Такова «косвенная цензура коммунистов», от которой бедный Харро страдает и поныне, и теперь даже больше, чем когда-либо прежде, как он это с грустью признает и как «доказывает судьба его драмы

«Династия»».

Этой «косвенной цензуре коммунистов» удалось даже прогнать нашего Харро из Европы, и он отправился в Рио-де-Жанейро (1840 г.), где жил в течение некоторого времени в качестве художника. «Добросовестно следуя духу времени», он напечатал там произведение

««Поэзия Скандинава» (2000 экземпляров), ставшее с этого времени благодаря своему распространению среди моряков как бы океанской литературой».

Однако «из скрупулезного чувства долга перед «Молодой Европой»» он, к сожалению, вскоре вернулся в Европу,

«поспешил в Лондон к Мадзини и там скоро разгадал опасность, угрожавшую со стороны коммунизма делу народов Европы».

Его ждали новые подвиги. Бандьера готовили свою экспедицию в Италию[215]. Дабы поддержать их в этом деле и вовлечь деспотизм в диверсию, Харро

«вновь отправился в Южную Америку, чтобы совместно с Гарибальди посильно содействовать основанию Соединенных Штатов Южной Америки во имя будущности народов».

Однако деспоты разгадали его намерения, и Харро поспешил скрыться. Он отплыл в Нью-Йорк.

«Во время поездки по океану я развил большую умственную деятельность и написал среди прочего драму «Власть идеи», относящуюся к драматическому циклу «Народ», также остающуюся до сих пор в рукописи».

В Нью-Йорк он привез с собой из Южной Америки мандат от мнимой местной организации «Humanidad» {«Человечество». Ред.}.

Весть о февральской революции вдохновила его — и он написал на французском языке произведение «Пробужденная Франция», а во время отплытия в Европу

«я вновь запечатлел свою любовь к отечеству в нескольких стихотворениях из цикла «Скандинавия»». Он прибыл в Шлезвиг-Гольштейн. Здесь он застал

«после двадцатисемилетнего отсутствия беспримерное смешение понятий о: международном праве, демократии, республике, социализме и коммунизме, сваленных, точно гнилое сено и солома, в авгиевы конюшни партийной ярости и национальной ненависти».

И неудивительно, ибо

«мои политические произведения, равно как и все мои стремления и моя деятельность, начиная с 1831 г., остались чуждыми и неизвестными в этих пограничных местностях моей родины».

Аугустенборгская партия[216] в течение восемнадцати лет поддерживала против него conspiration du silence {заговор молчания. Ред.}. Чтобы помочь этой беде, он нацепил на себя саблю, ружье, четыре пистолета и шесть кинжалов и в таком виде стал взывать к образованию добровольческих отрядов; однако все было тщетно. После различных приключений он, наконец, высадился в Гулле. Там он поспешил обнародовать два послания — к шлезвиг-гольштейнцам, а также к скандинавам и немцам, — и отправил, как говорят, двум коммунистам в Лондон записку следующего содержания:

«Пятнадцать тысяч рабочих Норвегии в моем лице протягивают вам братскую руку!»

Несмотря на это странное обращение, он вскоре, в силу старой декларации о братстве, вновь сделался скромным компаньоном Европейского центрального комитета, а вместе с тем