Том 8

После этих событий положение Харро было обеспечено. Ветеран борьбы за свободу Греции и Польши, изобретатель «демократии национальности», человек, вновь открывший «слово «Скандинавия»», признанный — благодаря запрету Союзного сейма — поэт, мыслитель и журналист, мученик и уважаемый даже врагами великий муж, отбить которого друг у друга стремились конституционалисты, абсолютисты, республиканцы, вдобавок достаточно пустой и путаный, чтобы верить в свое собственное величие, — чего еще не хватало ему для счастья? Но вместе с его славой росли также и требования, которые Харро как человек строгий предъявлял к самому себе. Недоставало большого труда, который в занимательной и популярной форма художественно синтезировал бы великие учения о свободе, идею демократии национальности, все возвышенные свободолюбивые стремления пробуждающейся на его глазах молодой Европы. Создать подобный труд мог лишь первоклассный поэт и мыслитель, а таким поэтом и мыслителем мог быть только Харро. Так возникли первые три части «драматического цикла «Народ», всего в двенадцати частях, из которых одна на датское языке», — труда, которому автор посвятил десять лет своей жизни. К сожалению, из этих двенадцати частей одиннадцать находятся «до сих пор в рукописном виде».

Но недолго продолжалось сладостное общение с музами.

«Зимой 1832–1833 гг. в Германии подготовлялось движение, потерпевшее неудачу в трагических беспорядках во Франкфурте. Мне было поручено в ночь с 6 на 7 апреля овладеть крепостью (?) Кель. И люди, и оружие были в готовности».

К сожалению, из всего этого ничего не вышло и Харро пришлось удалиться в глубь Франции, где он написал свои «Слова человека». Оттуда вызвали его в Швейцарию готовившиеся к савойскому походу поляки. Там он стал «союзником их штаба», написал еще две части драматического цикла «Народ» и познакомился в Женеве с Мадзини. Затем вся эта серная банда[212] из польских, французских, немецких, итальянских и швейцарских авантюристов под командой благородного Раморино совершила пресловутое вторжение в Савойю[213]. Во время этого похода наш Харро почувствовал «ценность своей жизни и своей энергии». Но так как и остальные борцы за свободу подобно Харро чувствовали «ценность своей жизни», а относительно своей «энергии» не питали никаких иллюзий, то дело кончилось плохо, и вся компания возвратилась в Швейцарию разбитой, оборванной и разрозненной.

Недоставало только этого похода, чтобы толпа эмигрировавших рыцарей получила полное представление, насколько она страшна тиранам. Пока еще отголоски июльской революции давали себя знать во Франции, Германии или в Италии в виде отдельных восстаний, пока за нашими эмигрировавшими героями еще кое-кто стоял, они чувствовали себя лишь атомами в общей массе, пришедшей в движение, — правда, более или менее привилегированными, руководящими атомами, но в конечном счете все же только атомами. По мере же того как восстания эти теряли свою силу, по мере того как широкая масса «трусов», «равнодушных», «маловеров» все больше отказывалась от легкомысленной игры в восстание [Putschschwindelei] и наши рыцари чувствовали себя все более одинокими, — стало возрастать и их самомнение. Если вся Европа делалась малодушной, глупой и эгоистичной, то как должны были вырасти в собственных глазах те преданные долу люди, которые подобно жрецам поддерживали в своей груди священный огонь ненависти к тиранам и сохраняли традиции великой эпохи добродетели и любви к свободе для будущего более мужественного поколения! Если бы и они изменили делу, тираны утвердились бы на вечные времена. Так, подобно демократам 1848 г., в каждом поражении они черпали новую уверенность в победе и все больше и больше превращались в странствующих донкихотов с сомнительными средствами существования. Заняв такую позицию, они могли предпринять величайший из своих подвигов, а именно основать «Молодую Европу»[214], чья декларация о братстве, составленная Мадзини, была подписана в Берне 15 апреля 1834 года. В этот союз Харро вступил в качестве

«инициатора учреждения Центрального комитета, натурализованного члена «Молодой Германии» и «Молодой Италии» и вместе с тем в качестве представителя скандинавской ветви», каковую он «представляет и поныне».