Том 7. Произведения 1856-1869 гг.

<У[44] Ермилиныхъ вчера старикъ крпко загулялъ и всю ночь своей старух и невстк солдатк спать не давалъ, все бурчалъ, только передъ зарей угомонился. Старикъ рдко гулялъ, но>,[45] когда бывалъ пьянъ, то уже никому въ дом не давалъ покоя; <начнетъ разсказывать, какъ его обижали, какъ его мучали, и все подноси, все подноси. Вчера же и случай такой вышелъ. Кром того, что праздникъ, въ этотъ день старшій сынъ женатой со станціи пріхалъ, деньги привезъ, тутъ же снокосъ въ казенномъ лсу наняли и работника въ сосдней деревн сговорили. До вечера еще ничего, а какъ запили магарычи съ Телятинскимъ мужикомъ, съ отцомъ, за Андрея (такъ звали работника, котораго онъ нанялъ), и пошелъ причитать. — Хорошо, что еще старшій сынъ Яковъ дома былъ, такъ егo посовстился, а то бы еще хуже бабамъ досталось. —>

Самъ старикъ съ старухой спалъ въ изб, тутъ же спали два солдата, прохожіе, которыхъ вчера поставили имъ. Солдатка, сестра <старухи>, постелила себ въ снцахъ, младшій сынъ[46] Гришутка въ ночное ухалъ, а Яковъ съ хозяйкой ночевали на двор въ троичныхъ саняхъ, сбитыхъ съ капыльевъ, которыя стояли подъ навсомъ.

Какъ ни замучалась вчера Афромевна съ старикомъ — старымъ людямъ не спится, — она прежде всхъ поднялась въ Копыловомъ двор. Потихоньку откинула армякъ, который покрывалъ ихъ вмст съ мужемъ, укрыла старика, который пробурчалъ на нее, сотворила молитву, ошарила на печи серничекъ (въ изб еще темно было), раскопала золу, вынула синемъ пламенемъ горящую лучину, вышла на дворъ въ снцы, разбудила невстку солдатку и, шагая черезъ ноги солдатъ, начала убираться и готовить хлбушки, и начался день, заботы о будущемъ дн. Скоро ужъ не нужно стало лучины, свтъ повалилъ изъ горящей печи, и сквозь закоптвшее оконцо свтилась заря, солдаты поднялись, одинъ закурилъ трубку въ печи и щипнулъ солдатку; старикъ поднялся <и, сидя на кровати,> покашлялъ, поругалъ старуху зa то, что она его лапти забила подъ лавку, и сталъ вслухъ молиться Богу.

<Только на двор еще спалъ Яковъ съ молодайкой.> Только что послышался лошадиной топотъ и щелканье кнута подъ окнами и старуха хотла бжать, какъ старикъ[47] ужъ началъ ругаться:

— Заснули, дьяволы бабы, хороводы водить, чтоль, аль не слышите. Я вамъ праздникъ то выбью изъ головы.

Домашніе уже знали, что когда старикъ самъ пьянъ бывалъ, такъ на другой день всхъ попрекалъ. <Кто самъ виноватъ, тотъ всегда легко другихъ винитъ.> На двор ужъ было свтло, куры ужъ скочили съ нассти и хотя еще не очнулись хорошенько, но птухъ ужъ началъ кричать, посторонился отъ солдатки и докричалъ таки свое колно. Корова, <которая лежала у воротъ и> лниво взмахнувъ хвостомъ, поднялась отъ воротъ, когда солдатка замахнулась на нее вынутымъ запоромъ. Въ саняхъ подъ армякомъ зашевелилось <и молодайка высунула голову въ красномъ платк>. Ворота заскрипли, солдатка стала къ сторон, и Гришутка <младшій сынъ Копыла> въхалъ на каремъ мерин съ четырьмя лошадьми и жеребятами, которые замшкались въ воротахъ и испуганной рысью, болтая наденными животами, проскочили[48] подъ навсы.[49] Лошади и жеребята сытые, глянцовитые и отъ росы мокрые <по колны>, калясь зеленой травой, разбрелись по очищенному двору — дни три кончили навозъ; перебирая оттопыренными губами соломинки и снцо, корова замычала, ожидая стада, овцы откликнулись ей, птухъ съ курицами придвинулись къ порогу и уже принялись за дло дня, подрагивая ожерельями и отыскивая чего то на голой земл. Гришка щелкнулъ посредин двора еще два раза кнутомъ какъ будто для того, чтобы показать всмъ, что началось утро, что довольно ему одному не спать, пора и всмъ просыпаться. И вдругъ свтле стало на двор, видне стала роса на солом и навоз, воробьи закопошились подъ застрхой, листья зашевелились на ракит изъ за навса, небо поголубло и изъ подъ кафтана высунулась въ красномъ платк <румяная> голова молодайки <и блая рука изъ подъ заворотившагося рукава рубахи>.[50] Она оправила рукой платокъ на <русые, густые> волосы, потерла рукавомъ глаза и, скинувъ ноги, поднялась. Красавица была баба, чернобровая, румяная, складная. <Какъ дв черныя звздочки засіяли ея глаза и какъ заря зарумянились щеки.> Она потянулась такъ, что сани затрещали и звнула, <открывъ свои блые мелкіе зубы и такъ и сложила румяныя губы въ такую улыбку, что какъ будто только радость и <счастье> здоровье живутъ на этомъ свт>. И какъ будто никогда не спала, вскочила босыми ногами и такъ и закипло дло; надла занавску на высокія груди, продла въ паневу широкія бедры и крпко на крпко перетянула кушакомъ <гибкую> спину, что даже грудь выставилась, и такъ, потряхивая паневой, прошла къ колодцу <умыть свои лицо и руки>, что ноги въ спину влипали, какъ говорятъ мужики. Одинъ изъ солдатъ, котораго старикъ Копылъ выгналъ изъ избы за трубку, такъ съ разинутымъ ртомъ и остался, глядя на молодайку, когда она бойко глянула на него со стороны. Только когда она зашла за уголъ, онъ качнулъ головой, плюнулъ ршительно.