Том 7. По зимнему следу

На лужке под окном охотилась стая скворцов. Птицы прыгали вверх, не взлетая. Издали комаров не было видно, и казалось, скворцы, слегка захмелев от тепла, забавно танцуют. Куры охотились на комаров возле коровы. Наша кормилица Роза позволяла курам клевать «комариные семечки» даже в ушах и с носа. Осмелев, куры стали взлетать на корову. Петух по привычке разгребал лапами шерсть на спине у притихшей Розы и кукарекал.

Я намазался диметилфталатом и пошел к речке. За комарами охотились рыбы. Вечерняя вода была покрыта живыми кругами. Остановившись под дубом, я стал снимать трясогузку. Она сидела на коряге, торчавшей из омута, и ловила комаров прыжками на одном месте.

Неожиданно трясогузка вспорхнула, и я застыл…

Охота за комарами началась возле моей головы. Трясогузка почти касалась крыльями носа, щек и ушей. Диметилфталат не давал комарам приземлиться, и я смог стоять неподвижно. Трясогузка, наверно, считала: «Так и должно себя вести существо, которого я, птица, спасаю от комаров».

Насытившись, трясогузка села на свою белевшую от помета корягу и задремала на одной ножке, превратившись в серый пушистый шарик.

Через какие-то щели комары на ночь пролезли в мою избушку. Пришлось в старом ведре развести дымный костер. Как поп кадилом, я помахал ведерком в «горнице» и в сенях. Комары улетели. А в деревянной избушке остался приятный запах улья.

* * *

Приехал Свет, и мы пошли искать оленьи рога. На Волчью вырубку олени в апреле приходят погреться. Как раз в это время они теряют рога. Мы отыскали два рога. Один прошлогодний, мышами тронутый рог, другой свежий, как из металла отлитый, с пятью большими отростками.

Неожиданно Свет схватил меня за руку и показал глазами под сосну. В семи шагах сидела на яйцах глухарка. Птица считала, что мы ее не заметили.

Она и правда была почти незаметной. Серовато-ржавые перья сливались с корою и опавшими иглами. Только сверкавший темным стеклышком глаз выдавал птицу. Без лишних резких движений мы делали снимки, доставали из мешка объективы, меняли пленку. Минут десять надежда — «я не замечена» — не покидала глухарку.

Мы приготовились тихо уйти, как вдруг большая птица, чуть пробежав, полетела. В гнезде лежало шесть коричнево-желтых яиц.

Дня через два мы навестили гнездо. Глухарки не было. Яйца были холодными. Еще через день — то же самое… В очередной приход я увидел: яйца тоже исчезли. Кто-то нашел гнездо. Лиса? На коленях я осмотрел землю. Ни следа, ни волоска.

«Дело о глухарке» можно было закрыть. Но, обходя по кругу пространство возле гнезда, я вдруг увидел свежую рытвину. Инструмент, которым выгребали песок, был явно не лисий. Я перевел взгляд в сторону и увидел «вещественное доказательство». Хорошо зная, как выглядит медвежий помет, сосновой палочкой я все же провел исследование. Медведь тут бродил и оставил переваренный муравейник.

Лесные шорохи сразу приобрели для меня новый смысл. Медведь ходил дня два назад.

Скорее всего, именно он проглотил глухариные яйца. Но я уже забыл о гнезде. Медведь! Вот оно, решение споров: есть медведь в заповеднике или нет? Есть медведь! И это южнее Москвы, в рязанских лесах. Я сделал снимки «сокровища» и толику бывшего муравейника положил в целлофановый мешок. Букетик ландышей придал прозаической ноше вполне лирический облик. Посвистывая, я пришел на кордон и сразу позвонил в заповедник. Зоолог, приплывший на лодке, сказал: «Да, сожрал муравейник!..»

* * *

Но мое доказательство опоздало. Дня четыре назад служащий заповедника Василий Васильевич Червонный видел медведя. Он столкнулся с ним на болотах почти вплотную.

* * *

Начинаю понемногу скучать по Москве. Вчера с попутной лодкой отослал «берестяные письма». Думаю, друзьям приятно получить в конверте лоскуток бересты с приветом и просьбой подослать бубликов. Древней бумаги в здешнем лесу много.

Березняк в пойме погиб от летнего наводнения. Вершины деревьев давно упали, и только стволы стоят, как голые кости. Береста на них отстает и трепещет на ветру белыми лоскутками…

По ночам звенит камышовка-сверчок. А днем без умолку считают время кукушки. И появился главный лесной певец — иволга. Удивительна песня у золотой птицы. Начало — нежная флейта, а конец — грубый кошачий крик.

Для меня прилет иволги и цветение рябин означает конец весны.

* * *

Девять часов я просидел в шалаше, ожидая: вот-вот прилетят. Аисты не прилетели к гнезду. Под вечер я вылез из ямы, попрыгал, чтобы размять затекшие ноги, и полез на сосну. Ни яиц, ни птенцов в гнезде не было. Два черных аиста почему-то не завели семью и, видимо, только держались вблизи родового гнезда.

* * *

Собираюсь в Москву. Лесник ходил вчера поглядеть травы в лугах и сегодня взялся отбивать косу. Наша овца за месяц вполне поправилась и только слегка хромает, а мерин Васька все-таки убежал в Чарус. Лесник махнул рукой: пусть ходит до осени. Весь месяц, опуская ведро в колодец, я видел на срубе синевший лед. Вчера вынули воду с последней оплывшей ледяшкой.

Лето. Щеглы и ярко-красная чечевица глушат у меня под окном пушистые семена одуванчиков.