Читаем Том 7. Это было полностью

Том 7. Это было

И долго буду тем любезен я народу,Что чувства добрые я лирой пробуждал…

И – далее…

Слух обо мне пройдет по всей Руси великой,И назовет меня всяк сущий в ней язык…

Да, он знает крепко, что нерушимо спаян с родным народом, и знает – чем– всем естеством народным, чем жив народ. Это – завещание, завет: «Я, Александр Пушкин, веленью Божию послушный, навеки с вами, со всею великой Русью, – ваш».

Воистину, он наш, навеки!

Томление по «мирам иным», разлитое в сказаньях, в стихах духовных, томленье земным, тяга к «неведомому Граду», наши провалы в грех и устремленность к небу, извечная наша неприкаянность и порыв, именуемые в мире «ам сляв» – это и в Пушкине. Скука земным, усталость от земного… – «давно усталый раб, замыслил я побег в обитель дальнюю…», порывы – «в соседство Бога»… Вот оно, сияющее, заоблачное:

Высоко над семьею гор,Казбек, твой царственный шатерСияет вечными лучами.Твой монастырь за облаками,Как в небе реющий ковчег,Парит, чуть видный над горами.Далекий, вожделенный брег!Туда б, сказав прости ущелью,Подняться к вольной вышине;Туда б, в заоблачную келью,В соседство Бога, скрыться мне!..

Что это? Сущность живая наша. Как же ему не верить! Он наш Пророк и наше откровение – Завет.

Есть у народов книги вдохновенных, гениев, пророков. В годины поражений и падений народы черпают в них силу. У нас – он, Пушкин. Если бы мы спросили свое сердце – чего хотим? – оно сказало бы – «самостоянья своего»! Самостоянье – Пушкина слово:

Два чувства дивно близки нам –В них обретает сердце пищу –Любовь к родному пепелищу,Любовь к отеческим гробам.На них основано от векаПо воле Бога самогоСамостоянье человека, –Залог величия его.Животворящая святыня!Земля была б без них мертва;Без них наш тесный мир – пустыня,Душа – алтарь без божества.

Уразумеем ли нашего Пророка? Столько претерпев, нельзя оставаться прежним: надо склониться перед святыней, единым сердцем. Страдания умудряют, обновляют. Мы должны раскрыть, наконец, тайну Пушкина. И мы раскрываем ее: он сам ее нам открыл – собой. Вот оно, «явление чрезвычайное», «пророческое»! – в Пушкине раскрывается Россия. Томимы духовной жаждой, мы влачились в пустыне мрачной, и вот – Серафим, «на перепутье нам явился»! И мы с восторгом примем «угль, пылающий огнем». И тогда, как откровение, мы прочтем:

А ты, с которой образованТатьяны милый идеал…О, много, много рок отъял!

Да, много. Опаленные животворной встречей, очищенные страданьем, теперь мы внимаем чутко… теперь мы стремимся к ней… ловим неизъяснимый образ –

. . . . . . тайные преданьяСердечной, темной старины,Ни с чем не связанные сны,Угрозы, толки, предсказанья…

Теперь – новый смысл раскрываем в давно знакомом:

Тогда – не правда ли? – в пустыне,Вдали от суетной молвы,Я вам не нравилась… Что ж нынеМеня преследуете вы?Зачем у вас я на примете?..

«Милый идеал» разгадан нашим сердцем, узрен «сквозь магический кристалл» Бессмертного.

Перстами, легкими, как сон, –

коснулся он слуха нашего… – и слышим:

В надежде славы и добра,Гляжу вперед я без боязни.

(Возрождение. 1957. № 62. С. 6–14)

Варианты в отрывках:

(Возрождение. 1937. 6 февр. № 4064. Приложение «Пушкин. 1837–1937». С. 21