Том 7. Это было

Он получил право работать своими машинами и орудиями – шведскими. Он получил привилегию ввозить их в Россию для концессий – беспошлинно. Его агрономы и монтеры, в числе пятидесяти, – шведы. Он слишком национален! Не из любви к голодному русскому народу взял он концессии. Русские агрономы и техники, умирающие с голоду на своей земле, ему не нужны. Впрочем, они могут пойти к нему – рабочими. От щедрых раздатчиков чужого предупредительно даны были Нансену семена в нужном количестве и исключительное право – полная свобода в эксплуатации всех угодий, в найме рабочих и проч. Он пользуется благоприятнейшими для плантатора условиями, когда русский рабочий доведен до отчаяния, когда свыше миллиона безработных, и рабочие руки можно иметь за плату во много раз меньшую, чем в Швеции, чем в былые года в тех же имениях. Великий путешественник и член европейских Лиг является в новой роли: плантатора, с русскими рабами.

Явление знаменательное для оценки хищнических устремлений на Россию. Уж если Нансен так поступает, почтенный и благородный Нансен, кому вручена была высокая миссия, – опекать эмиграцию, – чего же спрашивать с тех, у кого и на лбу выжжено: иду выгребать остатки:

«России никакой нет, а есть – Дикое Поле!»

Знаменательно и для нас, бедных чувством национального.

Нансен – националист; не забывает своего, шведского, и горд, что он, швед, учит Дикое Поле и… помогает.

Но… он не совсем доволен. И беспошлинно, и свобода, и семена получил, и на насиженное место сел, хоть, конечно, и порастрепанное, но окультуренное, не в степь Мургабскую… – и убыточно! Правда, это его управляющий говорит – убыточно. Но какой же арендатор станет торжествовать? А вдруг, после срока-то, и набавят, передадут другому?! Да и неудобно слишком торжествовать удачной эксплуатацией добра, оставшегося после ограбленного, выгнанного и, быть может, даже убитого русского человека. Неприлично все же…

Убыточно?.. Но почему же, даже при таких разлюли-малинных условиях, – убыточно?!.

Ответ имеется. И ответ знаменательный.

«Принудительно-низкие цены на зерно».

Было бы куда приятней по высоким ценам расторговаться, взять с чужого имения побольше. Кстати… какое бы словечко нашел в своем шведском словаре почтенный Нансен, если бы, скажем, выгнали его из его шведской мызы, наплевали бы на письменный стол в его кабинете, где писал он про свои подвиги, где северная сова на книжном шкафу посажена, а белый медведь в ногах валяется, – и вдруг такой же почтенный, хотя бы Амундсен, или друг человечества Макдональд взяли бы да и прикатили со своими машинами беспошлинными, стали бы на его шведах и шведках ездить и еще жаловаться: мало?!

«Слишком много у русских рабочих – гулевых дней!»

Нансен из Швеции своей видит: ленивые русские рабы, все гуляют! И грустно сердцу плантатора.

«Полнейшая дезорганизованность русских рабочих, склонных то и дело митинговать!»

Нансен хороший организатор, и вполне понятно, что «дезорганизованность» его режет. Да досадно. Пришел человек на чужую землю, привел своих инженеров и управителей, получил рабочую русскую скотинку… – а она в вопросах там разбирается: почему – Нансен, да почему шведы-немцы, да почему семена ему выдают и машины без пошлины, а мы и за сахарок, и за спички, и за петухов даже налог платим? а как же сказывали – что вся земля – народу, а тут какому-то путешественнику какие именья дадены?! своих господ повыгнали – перебили, а пришел хлюст какой-то и недоволен, что Десятую Пятницу гуляем?!.

Надо думать, что происходит «итальянская» забастовка. Шевелиться начинают мозги, и кричит рождающееся в ущемленности чувство национальное:

«Проданы-то за что?! Труд наш пойдет какому-то Нансену и шведам, которых русский царь Петр разбил, неподалеку, под Полтавой, которых недавно не было и слышно, а теперь покрикивают: „ходи веселей!“»

И вспоминается сладкий сон, – как здесь было, когда в школах учили, в больницах лечили, зарабатывали в уборку по три да по пяти в день на золото, когда ситец стоил пятиалтынный, фунт колбасы гривенник, бутылка водки три гривенника да еще ка-кой!..

«Крестьяне, разоренные большевизмом, без лошадей и орудий, с завистью и ненавистью глядят на привезенные Нансеном беспошлинные машины, а представители сельской власти и прочие, пользуясь этим чувством, разжигают ненависть к иностранцам… якобы грабящим русский народ».

Нежданно и неприятно это для Нансена. Он ждал, очевидно, совсем другого: признательности, покорности и… дохода? В пустынях Севера он привык иметь дело с покорными самоедами, с преданными собаками, которых питал рыбкой. Хоть и Дикое Поле, а до собачьей покорности еще не дошел народ. Что-то сильно поранено и болит в народе… И уж наверное открывается истина: иностранцы грабят, при пособничестве своих грабителей!