Том 68. Чехов

Чехов был, есть и будет с нами и со всем миром.

ЧЕХОВ-ХУДОЖНИК

Максим Рыльский

В не так давно опубликованной статье о Чехове К. И. Чуковский за­мечательно рисует его щедрость, его гостеприимство — он не мог жить без людей, дом его всегда был полон друзьями, знакомыми и полузнако­мыми,— его жизнелюбие, его жизнерадостность, его склонность к дру­жеским шуткам, к веселым выдумкам... И это говорится о «певце хмурых людей» и поистине хмурой эпохи 80-х годов, это говорится об авторе страш­ных рассказов «Мужики» и «В овраге», бесконечно печальных произве­дений — «Ионыч», «Три сестры», «Архиерей», это говорится о том, кто, по справедливому выражению В. Воровского, «добрый, мягкий, нежный в личной жизни... был ядовит, жесток, безжалостен перед лицом господ­ствующей пошлости».

М. Горький и другие друзья и современники вспоминают о его чрез­вычайной деликатности, о его скромности и простоте, о его отвращении ко всяким «высоким», патетическим словам, за которыми часто чувство­валась фальшь и неискренность.

Его нежно любили Лев Толстой, Бунин, Куприн, Станиславский, Не­мирович-Данченко, все, я полагаю, артисты Художественного театра. Именно нежно любили. Любили и ценили в нем великого художника, который принес в русскую и мировую литературу подлинно новое слово.

Его называли аполитичным. В самом деле, он и в период своего выс­шего духовного расцвета оставался на общедемократических позициях. В самом деле, он не вошел ни в одну из современных ему политических партий. Однако термин «аполитичный» выбран не слишком удачно.

Объяснение некоторой невыразительности общественных взглядов и идеалов Чехова можно искать в условиях его воспитания, в особенно­стях среды, в которой он вырос и формировался. Но непреложным оста­ется факт, что беспощадная критика современной Чехову действитель­ности неотделима от его таланта художника, мыслителя, который жил жизнью народа, от глубокого демократизма всего его творчества и миро­воззрения.

Чехов-художник не любил ставить точки над и. Он предпочитал, что­бы это делали читатели. Разве то, что Чехов не говорит прямо о кула­честве и купечестве, как классах, в рассказе «В овраге», о темноте, бес­правии, забитости села в «Мужиках», в «Новой даче», о мелочности ин­тересов, карьеризме и угодничестве чиновников в «Анне на шее» и целом ряде других рассказов, о тупости и духовном убожестве помещиков в рассказе «Печенег», в «Дочери Альбиона»,— разве это хоть немного при­тупляет острие его сатиры? Разве не видно, куда это острие направлено?