Том 6. Рассказы и повести

Туманов колебался в своем отношении к этой теме. В одном он, впрочем, не сомневался. А именно в том, что все случилось неспроста: старик Коробанов, влюбившийся в Матрену Хиврину; сам Хиврин, с браунингом в руках, бравший приступом публичный дом; Мяукин, обманувшийся так жестоко и так неосторожно бросивший в лицо Бессоновой ужасное обвинение; Бессонова, признавшаяся публично в том, что она была любовницей негодяя Вербовского; и, наконец, этот несчастный юноша Прилуцкий, торопливо убивший себя и своей кровью запечатлевший все эти странные события… Доктор Туманов верил, что в этом кошмаре есть свой особенный смысл. Ему хотелось разгадать иероглифы, которые жизнь перед ним начертала, но пока он не находил еще ключа к этим таинственным знакам. Он знал, впрочем, что самое страшное и ответственное впереди и что это страшное связано как-то с Бессоновой. До других ему в сущности теперь уж не было дела. Он даже сомневался, что ему придется в жизни с ними встретиться. Вот разве Мяукин – думал Богдан Юрьевич – придет еще, быть может, поговорить о здешнем боге или Чарушникова прилетит на своих черных крыльях и своими совиными ночными глазами пристально посмотрит в его утомленные глаза.

Похоронили Прилуцкого. И стало тихо в колонии. Многие как будто стыдились чего-то. Даже Мяукин нигде не появлялся. Через неделю новое происшествие удивило всех чрезвычайно: Матрена Савельевна, утомленная беспокойною и непонятною любовью Коробанова, вернулась к Хиврину, а на другой день в серапионовской мастерской, где стояла паровая машина, нашли труп повесившегося Коробанова, который накануне многим рассказывал о задуманном им побеге и о будущих своих революционных планах.

Так не прошло и десяти дней, а уже вокруг новой могилы собрались ссыльные молчаливо и угрюмо.

Две эти смерти повлияли на многих и особенно на Лидию Николаевну. Но не только эти смерти волновали ее. Изменились ее отношения с Богданом Юрьевичем. В эти дни произошло что-то, что напоминало ей то время, когда она впервые встретилась с Тумановым. Он опять в глазах ее стал страшным и загадочным, и она изнемогала в мучительных и странных предчувствиях.

И Бессонова чувствовала, что она в плену. Она сама не знала, влюблена она или нет. Да и при тогдашних обстоятельствах вряд ли она могла решить этот вопрос. В ту тревожную пору все больше думали о смерти, чем о любви. И сама любовь стала похожа на смерть.

По-видимому, неслучайно встретились в этом городе Туманов, Лидия Николаевна и Бессонова. Их примечательные характеры заключали в себе некоторые общие черты, но в то же время во многом эти характеры решительно не совпадали. Напрасно, между прочим, иные считали Лидию Николаевну чуть ли не идиоткою. Порою она обнаруживала особую проницательность и, пожалуй, даже остроту ума. Правда, некоторые вещи, очень простые и для всех ясные, казались ей непонятными и сложными и она совершенно не могла в них разобраться, подобно тому, как не могла она, будучи в пансионе, решать задачи по алгебре. Зато в других случаях она обладала даром почти ясновидения, но это свойство было теперь для нее нерадостно, потому что она, благодаря ему, знала то, что пугало ее ужасно. Вряд ли Лидия Николаевна могла бы объяснить точно, чего она боится. Однако, это неизъяснимое было страшнее самых страшных житейских несчастий.

Анастасия Дасиевна Чарушникова, которая, кстати сказать, довольно часто бывала теперь у Тумановых, однажды высказала довольно странную и загадочную мысль относительно Лидии Николаевны. А именно, будто бы она является воплощением России, то есть, конечно, в условном и ограниченном смысле. Чарушникова, вероятно, намекала на то, что в характере Лидии Николаевны есть что-то роковое, какая-то обреченность, осветленная, впрочем, очень твердою верою. В душе Лидии Николаевны столкнулись противоречия, на первый взгляд, совсем непонятные, но с которыми впоследствии невольно всякий примирялся, не отдавая себе отчета в том, почему он принимает их. Лидия Николаевна казалась несколько боязливою и как бы косною, однако она, при известных обстоятельствах, легко могла бы собою пожертвовать, чему и было доказательство.

Иного склада был характер Ольги Андреевны Бессоновой; правда, и в ней, как в Тумановой, была какая-то обреченность, но уже ничем не оправданная. И еще в ней была одна черта, очень ее определяющая – это свойственная ей ирония, чего совсем не было в душе Лидии Николаевны.

Темное было сердце у Бессоновой.

Чем более думал Туманов об Ольге Андреевне тем очевиднее было для него, что он чем-то с нею связан, но чем – вот вопрос, который его мучил и волновал. Он знал, что эта связь не к добру, но, как привороженный, каждый день шел на свидание. Ольга Андреевна не скрывала того, что Туманов ей нужен зачем-то, но, может быть, еще сама не знала, как важна для нее его близость.

Однажды, разговаривая с Бессоновой о последних событиях, Туманов сказал, что все люди представляются ему теперь лишь куклами-актерами игрушечного театра, а он сам себе кажется смешным и жалким режиссером этой мертвой сцены.