Том 6. Казаки

Надо прибавить, что в следующем, 1860 г., заграничный Дневник под 25 и 28 окт. (нов. ст.) глухо говорит о какой-то работе, к которой принуждает себя Толстой (горевавший тогда о только-что умершем на его руках брате Николае Николаевиче) и дело идет именно о начале этой работы, о первых двух-трех ее главах. Названия вещи не дано, и следует решить, идет ли речь о «Казаках», над которыми он несомненно работал за границей (есть сцена, датированная 1 сентября), или о повести «Тихон и Маланья», для которой он в августе искал форму (см. т. 48). Мы склонны думать, что подразумеваются «Казаки», ибо только к ним подходит запись 18 окт.: «Одно средство жить — работать. Чтобы работать, надо любить работу. Чтобы любить работу, надо, чтобы работа была увлекательна. Чтобы она была увлекательна, надо, чтобы она была до половины сделана хорошо». Эти черты неуместны в применении к совершенно свежему, еще не оформленному замыслу «Тихона и Маланьи».

Весь рукописный материал, имеющийся у нас по этому новому началу, сводится к нескольким конспектам (правый столбец конспекта 5, конспекты 6 и 7), к варианту № 11 и к дошедшим копиям (важна копия № 7). Он не легко размещается хронологически, но особенность его та, что везде, где повесть начата с отъезда, герой носит уже имя Оленин, а не Ржавский. Так как в продолжении повести (А), писанном, как мы считаем, 9 мая 1858 г., он еще зовется Ржавским, а в другом продолжении (Б), датированном 1 сент. 1860 г., он уже Оленин, то можно установить, что начальные главы об отъезде и все конспекты, включающие отъезд, создались в промежуток от осени 1858 до осени 1860 г. Эти главы несколько раз переделывались и обрабатывались; напр., первоначальная редакция 1 главы (сохранившаяся лишь в копии № 7) была значительно короче и бледнее; в ней не было ни картины ночной Москвы, ни разговоров у Шевалье. Из последующих переработок важна та, которую дает вариант № 11, по ясным, теперь исчезнувшим отголоскам сердечной истории автора с соседкой Валер. Влад. Арсеньевой, происходившей главным образом летом 1856 г. Самую же мысль ввести в повесть сцену отъезда героя из Москвы с интимными разговорами друзей мы считаем возникшей в связи с одним биографическим фактом.

Во второй половине 1850-х гг. Толстой одно время близко сошелся с Бор. Никол. Чичериным; они были на тыи усердно переписывались (переписка частью сохранилась). В 1858 г. с января по апрель Дневник Толстого полон обильными указаниями на их постоянные свидания, разговоры и на впечатления Толстого от незаурядной личности Чичерина. Оговариваясь не раз, что у Чичерина слишком холодный, отвлеченный ум и этим он иногда даже его отталкивает, Толстой всё же не только высоко ценил его, но был с ним тогда на вполне дружеской ноге. Влечение было взаимное, хотя со стороны Чичерина более сильное; они откровенно делились и внутренней интимной жизнью. Чичерин признавался ему в своей любви к нему (и Толстой «был горд этим»), делал ему личные конфиденции о своих сердечных делах. Толстой в свою очередь рассказывал Чичерину — «про свое раскаяние и безнадежность». Словом, когда Толстой вскоре несколько разочаровался в нем, то с горечью записал в Дневнике, что «лил в него все накипевшие чувства, — через него скорее».

При таком общем тоне их отношений в эту пору, Толстой невольно должен был запомнить впечатление от двух моментов своего общения с Чичериным в этом году, оба раза при схожей обстановке, и он отметил их оба в своем Дневнике: Чичерин вместе с несколькими знакомыми дважды провел с Толстым веселую ночь накануне его отъезда в Ясную поляну. Первый раз это было около 15 февраля, и проводы происходили как раз у Шевалье, где Толстой «пол ночи славно говорил с ним», другой раз — 8 апреля — Толстой с ним же был у Самарина на отъезде. Мы думаем, что самая мысль включить в «Казаков» сцену отъезда с проводами у Шевалье до утра в дружеской беседе возникла у автора именно на почве этих отношений и фактов.