Том 6

Немцы не успокаивались. Во что бы то ни стало хотели они уничтожить «глаза батальона». В одну из очередных ночей они так установили миномет и станковый пулемет, что ход сообщения к дзоту Дубовика попадал под сплошной огонь. А днем чуть ли не к самому берегу вдруг подкатила машина с прицепленной противотанковой пушкой и зарядным ящиком.

Дубовик по обыкновению открыл пулеметный огонь. Машина немедленно умчалась. Пушку немцы тоже успели спрятать в кустах. А ящик с боеприпасами так и остался на берегу. Дубовик никого не подпускал к нему своим верным пулеметом. Оставшись без зарядов, орудие промолчало весь депь.

Ночью немцы все-таки оттащили и заряды. С рассветом, приблизившись метров на полтораста, они стали бить из пушки прямо по амбразуре дзота. Пулемет же и миномет ударили по ходам сообщения, не давая бойцам Дубовика отойти.

Те отходить и не думали. Ослепленные разрывами, оглушенные, семеро друзей в течение часа выдерживали ураганный прицельный огопь. Амбразура была разбита, дзот искалечен. Немцы торжествовали: проклятым «глазам» конец! Капут!

Наступившей ночью немецкие солдаты переплыли реку на резиновых лодках, намереваясь произвести глубокую разведку. Но едва они достигли берега, как были встречены точным огнем пулеметов и автоматов. Что за черт! Пришлось удирать.

Днем к немецким позициям подвезли боеприпасы на нескольких машинах. Через считанные минуты по машинам уже ударила наша артиллерия. Снаряды, будто их полет направляла невидимая рука, ложились так верно, что в конце концов боеприпасы были взорваны.

Полет наших снарядов и в самом деле направляла невидимая рука. Огонь артиллерии корректировал Дмитрий Дубовик. Семеро храбрецов со своим боевым командиром перебрались из разбитого дзота в запасной, предусмотрительно выстроенный по соседству, — в тот самый, где мы сидели этой ночью, — и замаскированный еще более тщательно. Теперь они сами не стреляют, чтобы не обнаружить себя. У них уже есть телефон. «Глаза батальона» стали еще более зоркими и настороженными.

С ужином было покончено. Загасили керосиновый фонарь, открыли амбразуру. Чужой черный берег лежал перед нами. Слышно было, как там тюкают топоры.

— Опять что-то строят, — сказал Дубовик шепотом. — Днем посмотрим — что. Если понадобится, дадим жару.

Совсем близко послышалась немецкая речь. Несколько отрывисто выкрикнутых слов. Один из бойцов, знающий немецкий, пояснил:

— Кричит, чтобы вели себя потише, если не хотят получить русскую пулю в зад.

Бойцы с термосами собрались в обратный путь. Надо было уходить и нам. Мы крепко пожали всем руки и вновь поползли по изрытому артиллерией, опаленному огнем берегу, по канавкам, по кустикам. А перед глазами все был этот блиндаж на берегу с его маленьким отважным гарнизоном.

Среди ночи мы попали в одну из палаток политотдела 191-й дивизии. Палатки стояли за окраиной Кингисеппа, в рощице, недалеко от берега Луги, укрытые густыми древесными кронами. Дежурный указал нам место, мы на ощупь расстелили шинели на брезентовом полу, тихо улеглись, слушали дыхание людей во мраке.

Раздался голос:

— Вы откуда, товарищи?

Мы сказали, откуда и кто мы.

— У вас там редактором Золотухин?

— Да, Золотухин, — ответили дружелюбно.

— Штучка первостатейная.

— Что вы, что вы! — заговорили мы с легким испугом: все-таки это наше начальство. — Он из университета. Ректором там был.

— Да знаю, знаю, — продолжал спокойный, какой-то увесистый голос. — Я тоже из университета. Сейчас инструктор политотдела дивизии. А тогда был аспирантом. Хорошо этого гражданина знаю. Еще хлебнете с ним горя. Сделать пакость кому-нибудь — для него высшее удовольствие.

Мы протестовали, отстаивая, так сказать, честь своего руководителя. Но в душе накапливались сомнения. Золотухин сменил недавно нашего прежнего милейшего редактора Василия Васильевича Агапова и с первых же дней не понравился многим в коллективе своей сухостью, непониманием газетного дела, требованием чинопочитания. А какое в газетном коллективе может быть чинопочитание? Там почитают, если уж употреблять ото словцо, не чины, не должности, а умение писать, умение добывать интересный материал и интересно о нем рассказывать на страницах газеты.

— Нет, что вы, — все же сказали мы. — Петр Сергеевич — порядочный человек. Он…

— Ну, ну… Вы не очень-то его еще знаете, даже отчество перепутали. Как-нибудь встретимся снова через полгодика, поговорим. — Бывший аспирант был неколебим в своих оценках нашего нового редактора.

В лицо мы его так и не увидели, потому что, когда проснулись утром, палатка уже была пуста.

День мы провели в частях дивизии. А к вечеру, чтобы никто не мешал нам писать, забрались вот в этот домик на окраинной улице Кингисеппа. Еще и потому для своего пристанища мы выбрали не городской центр, что уж очень яркое впечатление на нас произвел бешеный артиллерийский обстрел штаба 191-й С Д.

Хозяева домика, когда мы попросились к ним на ночлег, отвели нам горницу и спальню, а сами они, оказывается, в такие теплые летние ночи спят в сарайчике на огороде. Дом все равно пустует.