Том 6/2. Доски судьбы. Заметки. Письма

Осень 1921 г. – еще один важный и продуктивный этап поэтического творчества Хлебникова. Тогда было создано несколько поэм о революции (самого этого слова не употребляя): «Ночь перед Советами», «Ночной обыск», «Настоящее». Он продолжил опыты «звездного языка», написал несколько лирических стихотворений и агитационных, для ростинских газет. Почувствовав себя немного окрепшим, Хлебников решил ехать в Москву. В солдатском сундучке поэтических вещей было на несколько сборников. Особая его забота – представить urbi et orbi «законы времени». Но для этого необходим «мандат для напечатания», а получить его можно только в центре, у властей предержащих. Из Пятигорска Хлебников отправляется в санитарном составе, переполненном больными самых разных категорий, вплоть до эпилептиков. Почти месяц добирался состав до Москвы. 28 декабря 1921 г. Хлебников встретился с Крученых.

Знал ли Хлебников, что его соавтор приедет в Москву уже осенью? Переписывались ли они после Баку? Ничего определенного по этому поводу сказать нельзя.[9]

1922 год, последний год жизни Хлебникова, начинался для него сравнительно благополучно. Несколько дней он жил на квартире Бриков (Маяковского), называя ее адресом для почтовой связи. Здесь его одели, привели в состояние нормального горожанина. В компании с «гилейцами» он посещает разные литературные учреждения и мероприятия. Ему начинают подыскивать более или менее стабильное жилье, чтобы можно было работать, не стесняя собой других. В этих поисках, не легких и не скорых, принимают участие разные люди (от случайно встреченного Осипа Мандельштама, с которым судьба сталкивала его в петербургской «Бродячей собаке», до знакомой по Петрограду 1917 г. семьи Исаковых). Место нашлось у художника Евгения Спасского, жившего в отдельной комнате общежития Вхутемаса (на улице Мясницкой, от Бриков недалеко).

Зимой-весной 1922 г. у Хлебникова было несколько поэтических публикаций: в журнале «Маковец» (через Амфиана Решетова), в сборнике «Библиотека поэтов» (через В. Каменского), в значимой советской газете «Известия» (через В. Маяковского). Знакомые сообщали названия «толстых» журналов, имена редакторов, с которыми следовало вести переговоры. Записи такого рода остались в последней тетради Хлебникова. Понятно, что сам он в этих редакциях не появлялся. Он продолжал работу над сверхповестью «Зангези», от которой отпочковалась большая поэма «Синие оковы». Он ежедневно занимался «Досками», внося поправки и дополнения в бакинские бумаги, пробуя разные варианты вступительного текста. Единственная публикация на эту тему появилась в издании В. Каменского «Наш журнал», она называлась «Предсказания (материал Хлебникова)» и могла вызвать в литературной среде, скорее, скептическую улыбку, чем взрыв ответного энтузиазма (см. СС, 6:286).

Как вообще воспринимали этот пласт работы Хлебникова его друзья – «гилейцы»? По этому поводу есть разные воспоминания (см., например, СС, 6:391) и даже тексты (например, предисловие Крученых к работе «Битвы 1915–1917 гг.» – СС, 6:387). Маяковский, упоминая об «огромнейших фантастикоисторических работах Хлебникова», считал, что «в основе своей – это поэзия». Но, во-первых, даже «Ладомир» – поэзия Хлебникова, наиболее созвучная революции по духу и представленная Маяковским для публикации в ГИЗ, была редакционным начальством отвергнута. Во-вторых, для самого Хлебникова его числовые работы – это не фантастика, даже не поэзия в привычном понимании, а это та самая «наука материка», которая осмелилась вылететь из старого европейского «курятника» знаний, чтобы дать человечеству единственно верное истолкование законов истории и мироздания. Но на пятом году социалистической революции, утверждавшей философские постулаты диалектического и исторического материализма, ни Маяковский, ни Брик, ни даже Крученых пробивать «чистые законы времени» сквозь рогатки идеологических и академических инстанций не могли (по-видимому, и не хотели). Для этого нужны были люди, искренно «уверовавшие» в новое «материковое» учение, в беспрекословную истинность числовых отношений и передаваемую ими парадигму шагов истории, ритмов природы и человеческой жизни. Такие люди нашлись в сфере изобразительного творчества, в среде той самой «квартиры № 5», о которой позже написал свои известные воспоминания искусствовед Н. Н. Пунин (1885–1953), считавший Хлебникова носителем нового исторического сознания. Именно в «квартире № 5» впервые увидел Хлебникова первоклассный график П. В. Митурич. У него есть довольно бесхитростное (кстати сказать, очень характерное для первой половины XX века) объяснение своего монистического отношения к Будетлянину: «Гений один, и если он существует среди нас, то ничего не может быть лучше, как быть в легионе под его водительством».