Том 5. Заре навстречу

Нина передернула плечами с выпирающими, похожими на вешалку для платья, ключицами и, усевшись с ногами на диван, пожаловалась:

— Ты очень глупый, Тима.

Тима обиделся, но не стал задираться. Ведь Нина теперь полусирота, и он ходит к ней не почему-нибудь, а вот как его папа к Савичу, из сочувствия, хотя папа и считает Савича меньшевиком.

Тима кротко сказал:

— Зато ты очень умная.

Нина велела ему сесть рядом с собой на диван, потом, уставившись на Тиму своими синими глазами, которые теперь занимали так много места на ее лице, произнесла резко:

— Вот я бы не ходила к человеку только для того, чтобы прийти!

— Почему ты думаешь, что я так прихожу, я вовсе не так,— объяснил Тима.

— К папе все из-за этого ходят.

— А я не к нему, а к тебе.

— Потому что я несчастная, да?

— Нет, я просто в гости.

— Но ведь ты знаешь, я больная и ты можешь заразиться!

— От чахотки не заражаются.

— Нет, заражаются! — и вызывающе заявила: — Вот дотронься до моих губ — узнаешь!

— Ты в коридоре на меня нечаянно кашлянула, а я даже не утерся! — гордо сказал Тима.

— Вот теперь заболеешь и умрешь.

— Подумаешь, испугала!

— А если бы на меня на улице жиган напал, что бы ты стал делать?

— Я бы ему подножку — раз, а потом...

— Значит, ты меня любишь?

Тима смутился, покраснел и сказал сердито:

— Не люблю, а потому что ты моя знакомая, значит, я обязан за тебя заступаться!

Нина вздохнула, откинула голову, прикрыла глаза и спросила шепотом:

— А когда мама была в тюрьме, об этом все знали?

— А как же, весь город!

— Значит, и папа знал? Почему же он не помог ей, если даже перестал ее считать женой, ну, как просто знакомой?

Поняв, к чему клонила Нина весь этот разговор, Тима ужаснулся тем мыслям, которые, выходит, все время мучают Нину. Как это страшно — даже на секунду подумать так о своем отце! В отчаянии, не зная, как уклониться от этого разговора, Тима сказал сердито:

— Я тебе соврал, что в коридоре ты на меня кашлянула! А если ты считаешь меня трусом, то вот, пожалуйста...

— Ты меня поцеловал, да? — торжествующе спросила Нина.

— Дура,— сказал сконфуженно Тима, — стану я еще с тобой целоваться! Это я тебе доказывал, что ты вовсе не больная, а врачи врут, чтобы ты больше дома сидела. Вот придет лето, я тебя с собой в тайгу возьму. Золото искать. Сразу на воздухе поправишься. Потом нужно есть медвежье сало. Пыжов говорит, оно от всяких болезней — лучшее средство. Он простреленные ноги тайком от папы этим салом лечит и уже здорово поправился.

— Я знаю Пыжова,— тихо сказала Нина.— Его вместе с мамой в подвале расстреливали. Он рассказывал папе, как мама вела себя во время казни. Я за дверью подслушивала. Мама сказала им...

Нина вдруг смолкла, лицо ее побелело. Она все вдыхала и вдыхала воздух, а выдохнуть не могла. Тима вскочил, стал трясти ее.

— Тебе плохо, да, плохо? — спрашивал он испуганно.

Но Нина преодолела удушье: откинувшись на спинку дивана, она медленно, тяжело дышала, потом вдруг сказала брезгливо и злобно:

— Что ты мне в нос так противно дунул?

— Я думал, тебе плохо!

— Мне не плохо! — сипло, с трудом вымолвила Нина.— Это я просто воздухом подавилась,— и пригрозила: — Только посмей сказать об этом папе, я тебя презирать буду! — Встала, прошлась по комнате, потом оперлась рукой о круглый столик и произнесла отчетливо и громко: — Мне правда очень плохо, но не потому, что я болею, мне плохо оттого, что я все время думаю: у меня нет папы!

Она взяла Тиму за руку, привела в кабинет Георгия Семеновича, остановилась перед венком, висящим на стене, и сказала грустно:

— Когда папа вешал венок, он прибил ленты к стене гвоздиками так, чтобы всем была видна надпись. Но ведь он поссорился с мамой потому, что она была большевичкой, он и сейчас считает, что большевики погубят Россию!

— Это неправда, они не погубят! — запротестовал Тима.

Подперев лицо ладонями, Нина, пристально глядя на Тиму, сказала задумчиво и строго:

— Вот ты не любишь, а поцеловал, когда тебе стало жалко меня.

— Я не поцеловал,— снова запротестовал Тима,— а просто губами об тебя помазался, чтобы доказать...

— Все равно! — упрямо сказала Нина.— А папа ни разу меня не целовал с тех пор, как я считаюсь больной.

В этот момент вошел Георгий Семенович, скрипя новой кожаной курткой, которую он носил теперь вместо пиджака. Тима почувствовал, что ему очень трудно взглянуть в глаза этому человеку. Но Георгий Семенович, не обращая на него внимания, подошел к Нине, положил руку на ее худенькое плечо и торжественно объявил:

— Ниночка, во имя светлой памяти Сони я сегодня пожертвовал своими убеждениями, чтобы быть с теми, с кем она была до конца своей жизни! — наклонился, осторожно поцеловал Нину в лоб, откинулся и, вытирая губы большим белым платком, уже обращаясь к Тиме, сказал: — Ты, Тимофей, дружи с Ниной, у нее, знаешь, последнее время жизненный тонус несколько понизился. А ты, смотри, какой здоровяк! Что значит много бывать на свежем воздухе!

Глаза Нины были широко и изумленно открыты, она даже не заметила, как ушел Тима.