Том 5. Заре навстречу

— Спохватились! Я им сам могу такое одолжение сделать,— и произнес самодовольно: — Марш проводили по пересеченной местности. Стали на постой в деревне — строго на своем сухарном пайке. А мужички с перепугу всю скотину в тайгу погнали. На обратном марше догоняет верховой: «Обождите, вам пять возов за аккуратность собрали».— Усевшись на койку, Федор похвалил Тимину маму: — Варя меня против Савича поддержала. Он оратор, кого хочет до обалдения заговорит. Назвал меня уездным донкихотом.

— Я знаю, — сказал Тима, накладывая из котелка побольше патоки.— Это сумасшедший рыцарь, который на мельницу с копьем бросился.

— Вот-вот,— почему-то обрадовался Федор.— Кричит: «Эти уездные мальбруки!..»

— Этих я не знаю,— сознался Тима.

— И черт с ними,— горячо произнес Федор.— Так вот, говорит, будто наше училище противоречит своим существованием декрету о мире. И я будто бы играю на руку буржуям — эсерам и меньшевикам, которые требуют немедленно начать «революционную» войну против Германии. Савич пугает: без мировой революции в случае нападения империалистов мы не сможем одни просуществовать и недели. Как тебе это нравится?

— А может, она действительно получится? — с надеждой сказал Тима.

— Эх ты, политик! — усмехнулся Федор. И, вытирая ладонью патоку со стола, объяснил строго: — Ленин сказал: мир есть средство для накопления сил,— значит, силы надо видеть, понимать и накапливать, пользуясь передышкой. Вот в феврале под Петроградом те же солдаты, которых немцы били, побили немцев.

— Я это помню,— солидно сказал Тима.— На улице люди целовались, когда мама повесила на стенке об этом объявление.

— Правильно,— обрадовался Федор,— целовались!

А Савич голосовал, чтобы нам пайки урезали и чтобы курсанты три раза в неделю несли трудовую повинность, как и все. Это будто бы, видишь ли, демократично! Нельзя, мол, в социалистическом государстве создавать привилегированную военную касту.

— А чего вы стали таким нервным? — перебил Тима.— Вот даже тогда, после контузии, не были нервным, а сейчас стали.

— Будешь нервным,— сердито отозвался Федор.— Витол тоже, как бандитов ловить, сейчас курсантов вызывает. А в военном отношении операции против бандитов ведутся наспех, безграмотно, непродуманно. Ничего полезного курсанты тут приобрести не могут. Только потери могут быть. А я собрал самых способных людей. Что ни человек — талант.

Ну уж этого Тима никак не мог понять. Допустим, храбрые, смелые, но как это может быть у военного — талант? Вот еще выдумал Федор! Просто он хочет, чтобы курсантов не трогали, и потому выдумывает про таланты. Все равно как Косначев. Но Косначев имеет право так говорить: рисовать, играть на музыкальных инструментах — для этого талант нужен. Но чтобы воевать? Нет, здесь, кроме смелости, ничего не надо. Неправду сказал Федор.

Конечно, Тима не знал всех обстоятельств, при каких Федор Зубов проводил набор курсантов в свое военное училище. По целым неделям Федор не уходил с узловой станции, мимо которой с короткой остановкой катились эшелоны теплушек с демобилизованными солдатами. Покрытые окопной глиной, заросшие, злые до остервенения от всякой задержки, солдаты рвались домой. Они избивали железнодорожников, когда слишком долго не прицепляли паровоз, били стекла в вокзальных помещениях.

Все они испытывали жесточайшую тоску по дому. Измученные, голодные, с красными от бессонницы глазами, они наводили страх на всех своей свирепостью. И могли убить каждого, кто попытался бы задержать их на пути к дому.

Федор бродил по вокзалу в бурой фронтовой шинели, опираясь на черемуховую палочку, и цепко вглядывался в лица солдат, искаженные яростным нетерпением. Сколько нужно было такта, силы воли и непреоборимой убежденности, чтобы солдата, который четыре года не был дома, уговорить остаться в городе и снова стать военным, снова переносить все то, от чего душа его стала черной: страдания, лишения и тоску перед постоянно витающей над ним смертью!

Когда же такой солдат после тяжелых раздумий, колебаний, сомнений соглашался пойти в курсанты, для Федора наступал второй и не менее трудный этап: проверить, не оттого ли дал согласие солдат, что война опустошила душу и ему все равно, кем быть, где жить? Это был тонкий, тайный, неторопливый экзамен. Внешне он напоминал обычную беседу двух фронтовиков, рассказывающих друг другу о том, что каждому из них довелось испытать на войне.

Но Федор с поразительным чутьем умел угадывать в этих беседах, понимает ли солдат пережитый им бой, заметил ли в ходе его такое, что обнаруживало в солдате военную жилку, соображение. Способен ли он самостоятельно продумать, куда лучше было вынести пулемет, чтобы вести не только заградительный огонь, а бить но врагу в тот момент и туда, где это было важнее всего по ходу дела.

В сомовской бане он потребовал выделить для своих завербованных специальное место в раздевалке, и случалось, Федору приходилось по два раза в день париться со своими кандидатами, продолжая разговор в парной, дабы окончательно увериться: человек этот подходит.