Том 5. Заре навстречу

— Тогда хорошо,— с облегчением вздохнул Сапожков и добавил поучающе: — Если человека идеализировать, всегда возможна угроза разочарования.

— Ах, Петр,— устало произнесла Сапожкова,— ну что ты все философствуешь!

— Варенька,— наставительно произнес Сапожков.— Человек — существо мыслящее.

Варвара Николаевна взяла мужа за уши и, приближая к его лицу свое лицо, произнесла самым нежным, самым своим певучим голосом:

— А ты — мое самое дорогое существо.

ГЛАВА ДВАДЦАТЬ СЕДЬМАЯ

Папа пришел в транспортную контору проводить маму, уезжавшую с обозом за хлебом. Вместе с мамой ехали шестнадцать рабочих. Они везли подарки: пять тысяч штук кирпичей, полные сани красиво обожженных Хрулевым глиняных горшков, завернутые в рогожи тюки книг, ящик железных зубьев для борон, два ящика гвоздей, тяжелые лемехи, связанные в стопу ржавой железной проволокой.

На сани, в которых должна была ехать мама, был водружен большой, плетенный из черемуховых ветвей короб с овальным лазом. Внутри этого короба будет сидеть мама, и никакая пурга ей не страшна.

В провиантских санях стояла кадка с тестом и колонкой белых кругов мороженого молока. Сушеные окуни свалены в угол кучей, как щепки. Хомяков с озабоченным лицом проверял сбрую, тщательно осматривал коней и давал суровые, короткие приказания. Он очень беспокоился, чтобы народнохозяйственные кони выглядели не хуже, чем крестьянские, поэтому велел еще раз вычесать всем хвосты и гривы, «пройтись скребницей и щеткой по всем статям». Тайком от всех он помазал копыта коней черной краской, выпросив ее у шорника.

Тима помогал запрягать коней и говорил громко, чтобы мама слышала, каким он стал образованным в конском деле:

— Вы Серко коленом в брюхо поддайте. Он нарочно тужится, когда подпругу затягивают. А то сползет потом седелка или начнет на ходу прыгать и сделает набоины.

Белужин принес охапку березовых поленьев и, свалив в провиантские сани, сказал:

— Если во вьюгу заплутаются, костер сложат, обогреются.— Отряхивая с груди тонкие белые лоскутки бересты, признался с огорчением: — Опять меня Хомяков презирает. Привязал я колокольцы, а он говорит: «Скидывай обратно!» Мол, звоном бандитов созывать только. А я для торжественности хотел.

— Разве в тайге есть сейчас бандиты? — встревожился Тима.

— Они теперь везде,— махнул рукой Белужин.— Только раньше одни от горя и бедности за ножи да за винтовки брались, а теперь другие — от богатства. Добром землю разве отдадут те, кто ее запахал и на кого переселенцы батрачили? Сейчас в деревне такое землетрясение происходит,— только держись!

Мама в длинном до пят тулупе, подпоясанная веревкой, в заячьей ушанке, пушистой, словно огромный одуванчик, говорила Тиме уважительно:

— Ты как заправский извозчик с лошадьми научился обращаться,— обернувшись к папе, похвасталась: — Заметил, как он все понимает?

Но что ответил папа, Тима не расслышал.

— Сапожков! — сердито кричал Белужин.— Ты куда с упряжки гнедого чересседельник подевал? Сказано же, на деревянном гвозде всё в порядке вешать!

Тима бросился в конюшню, нашел упавший в сено чересседельник, а когда снова вернулся, увидел, как мама, сняв рукавицы, протянула папе руки и папа, взяв их в свои, говорил маме:

— Ты знаешь, Варенька, еще за сто восемьдесят лет до рождества Христова братья Гракхи предлагали устроить справедливый передел земли, и оба в разное время за это были убиты патрициями.

— Пожалуйста, не беспокойся,— сказала мама.— Как тебе известно, сейчас совсем другое время. А у товарища Козырева есть даже в деревянной коробке скорострельный мозер.

— Не мозер, а маузер,— поправил Тима.— А твой револьвер называют «бульдог».

— Смешно,— улыбнулась мама,— револьвер с собачьим названием.

— Смит-вессон лучше, а самый замечательный — это браунинг,— задумчиво сказал Тима.— Я его у Яна видел, плоский, синий, и только один раз нажмешь, остальное сам стреляет.

Мама взяла Тиму за плечо и, тревожно заглядывая в лицо, взмолилась:

— Дай мне сейчас же честное слово, что ты без меня не будешь даже близко подходить к оружию,— и, повернувшись к папе, произнесла с отчаянием: — Ты слышал? Откуда он, по-твоему, про револьверы узнал? Ему кто-нибудь дает их трогать, да?

— Варенька,— сказал папа твердо.— Тима уже не маленький ребенок. В его возрасте я тоже интересовался всякими машинами.

Мама стала взволнованно развязывать уши заячьей шапки, обернутые вокруг ее шеи.

— Боже мой,— огорченно твердила она,— боже мой! Ну как я вас могу оставлять одних вдвоем, когда ты потворствуешь всяким глупостям?

— А ты возьми меня с собой,— быстро посоветовал Тима.

— Еще чего не хватало! — испугалась мама.— Нет, нет, оставайся со своими конями и с папой.

— Папа все равно со мной редко встречается,— пожаловался Тима.

— Петр,— сказала мама.— Я прошу тебя...

— Хорошо,— пообещал папа.— Я буду обязательно каждую ночь навещать Тиму.

— Да, да, непременно! Тима не должен оставаться один.

— Только ты скажи, чтобы он будил меня, — деловито попросил Тима.— А то придет на цыпочках, поглядит, как я сплю, и снова уйдет, а я и не узнаю, что он приходил.

Мама задумалась: