Том 5. Статьи

Христобор Юлиан понимает, что афоризм Галилеянина – «Воздай кесарево кесарю, а Божие Богу» – есть не что иное, как великая насмешка над всякой государственностью. В самом деле власть кесаря только там, где нет Бога. Но Христос учил жить всегда в Боге, т. е. в свободе, ибо Бог – свобода.

«Никогда еще уста человеческие не возрекали ничего коварнее, – говорит Юлиан – Что скрывается за этими словами? Что и сколько именно надлежит воздать кесарю? Эти слова подобны палице, сбивающей венец с головы кесаря».

Вот почему Юлиан, будучи еще христианином, говорит в ужасе: «Если бы этой голове предстояло помазание – разве это не было бы отступничеством, смертным грехом? Святой елей Господень опалил бы мне голову, как растопленный свинец!»

Юлиан стоит перед необычайной загадкой, перед сфинксом нового христианского мира. Через весь мир прошел Человек, который-по свидетельству друзей и врагов – был обаятелен: Он не воплощал в себе морали, потому что был выше нравственности; Он не воплощал в себе разума, потому что Он был выше мудрости; Он не воплощал в себе красоты, потому что Он был выше мировой гармонии. Казалось бы, что этот Человек должен был преобразить весь мир, но после него мир поник. Лучезарное эллинство, могучий Рим, стихийная Азия – все народы поползли прочь от вершины, как гады, во тьму низин. «Какой смысл имеют все эти голоса взывающие ко мне с востока и с запада о спасении христианства? – говорит Юлиан – Где оно, это христианство, которое нужно спасать? Искать ли его во дворце императора или цезаря? Я думаю, самые дела их кричат: пет, нет. Искать ли его у знатных и власть имущих… у этих похотливых придворных полулюдей, которые, скрестив руки на брюхе, пищат: „будто бы Сын Божий сотворен из ничего?“ Или искать христианство у просвещенных у тех, которые, как мы с тобой, впивали в себя красоту и мудрость из языческих источников? Не склоняется ли большинство наших братьев в арианскую ересь, которую столь жалует сам император? А вся эта оборванная толпа, эта чернь, которая неистовствует против храмов, избивает язычников, истребляет их со всем их родом! Это все во имя Христа? Ха, ха! А потом убийцы дерутся между собою из за имущества убитых… – не искать ли христианства в пустыне, среди столпников, торчащих на одной ноге? Или в городах? Может быте, среди тех константинопольских булочников, которые недавно пытались кулаками решить вопрос о том, что такое Троица – три лица или три ипостаси! Кого из них всех признал бы Христос своими учениками, если бы вновь сошел на землю? Выступи с фонарем Диогена, Василий! Освети этот кромешный мрак. – Где христианство»?

«В писаниях святых…» – нерешительно отвечает Василий.

«Знаю я все, что там сказано – продолжает Юлиан – Но все эти письмена – не сама истина во плоти. Разве ты не испытываешь духоты и тошноты, словно на корабле в полное безветрие, качаясь между жизнью, Писанием, языческой мудростью и красотой? Должно явиться новое откровение. Или открыться что-нибудь новое. Должно! Время настало… Да, откровение»…

В исканиях Юлиана мы видим искания самого Ибсена, этого гения, которого судьба поставило на «аванпостах человечества». В начале двадцатого века мы вопрошаем христианство не как философское учение, а как «истину, пришедшую во плоти».

Вместе с Юлианом мы готовы сказать: «старая красота более не прекрасна, и новая истина более не истинна».

Устами мистика Максима Ибсен пророчествует об осуществлении анархического идеала, о создании «третьего царства» свободы. Юлиану не дано было войти в это «третье царство», но он касался на миг этой возможности. Выше изложенные идеи о свободе и необходимости, о силе изначальной воли – все вошли, как основная тема, в «мировую драму» Ибсена. Я привожу сейчас диалог, который дает как бы условную схему главных идей Ибсена.

Юлиан. Что суждено мне совершить?

Голос. Утвердить царство.

Юлиан. Какое царство?

Голос. Царство

Юлиан. Каким путем?

Голос. Путем свободы.

Юлиан. Выскажись яснее! Что это за путь свободы?

Голос. Путь необходимости.

Юлиан. А какою силою?

Голос. Силою воли.

Юлиан. Чего же мне хотеть?

Голос. Чего должен хотеть.

Иными словами: гармония осуществится, как слияние свободы и необходимости в независимой воле личности, восстановленной в ее единстве.

«Близко то время, когда людям не придется умирать, чтобы жить на земле, как боги», – говорит мистик Максим.

Мистику эпохи Юлиана суждено было заблуждаться относительно сроков и людей-избранников, но суть его предсказания для нас ясна, как ясны идеи самого Ибсена.