Том 5. Рассказы 1860–1880 гг.

— Ты моя! — повторил он. — Ничего, что я к тебе редко ходил и почти год с тобой не виделся: времени не было. Мне о себе подумать надо, о будущем. Но ты у меня всегда перед глазами… как сестра… Бывало, спать лягу и глаза закрою, а вижу тебя перед собой, как живую. Иной раз злишься на весь свет, на людей и свою злую долю… и вдруг как будто слышу, что ты у меня над ухом песенки свои поешь… и сразу полегчает. А сегодня, когда я увидел, как ты выросла и какая стала красивая, — ну, словно господь бог мне кусочек неба открыл! Ты Антека слушать не смей! И никого! Ты моя!

Он крепко прижал ее к себе, поцеловал в лоб и в губы. Девушка молчала, как немая, и только обвила его шею обеими руками и прильнула щекой к его щеке.

— Ну, вот видишь! — шепнул Владек. — Мы с тобой так давно знаем друг друга… так давно…

— Ой, давно… И теперь — на всю жизнь… — медленно сказала Марцыся.

— А помнишь, как ты когда-то в пруду тонула, а я тебя из воды вытаскивал и сажал на дерево, чтобы ты обсохла?

Оба засмеялись.

— Помнишь, как мы здесь под деревьями вдвоем ночевали… и ты мне сказки сказывала? А что, мать не воротилась?

— Нет. Спилась, должно быть, и под забором померла.

Мальчик тряхнул головой.

— Сироты мы с тобой оба… без отца, без матери. Я-то не пропаду, а вот ты…

— А я с тобой буду, — промолвила Марцыся.

Обнимавшая ее рука Владка соскользнула вниз. Он выпрямился и словно застыл в напряженной позе.

— Ах, со мной! — повторил он с какой-то мрачной иронией.

Долго оба сидели молча. Марцыся заговорила первая:

— Владек! Отчего ты вдруг… какой-то другой стал? Он ответил не сразу.

— Понимаешь… Так всегда бывает… Пока страшное еще далеко, человек о нем не думает. А когда уже близко… тогда тревожишься, жуть берет. Утром сегодня мне весело было, как в раю, а сейчас… Ох, хочется, чтобы это еще за горами было!

— Что? О чем ты? — спросила Марцыся.

— Незачем тебе знать, — резко оборвал ее Владек. — Молчи и не спрашивай… Если удастся, приду сюда, заберу тебя и уедем с тобой на край света. А сорвется — ну, тогда только ты меня и видела. Да… Или пан, или пропал! Не стану я больше счастья дожидаться, пойду и сам его возьму! А если оно не дастся — кончено! Бух в беду черную, как камень в воду!

Марцыся, остолбенев от удивления, слушала эти отрывистые слова и ничего не понимала. Но, видно, сердце у нее защемило от неясной тревоги, она снова закинула Владку руки на шею и пыталась в темноте всмотреться в его лицо. Она приметила, что лицо это словно застыло, а опущенные глаза неотрывно смотрят в воду, и, уколотая внезапным воспоминанием, прошептала:

— Помнишь, когда мы были маленькие, ты жаловался мне раз, что мать твоя померла, а отец тебя бросил и у тетки тебе очень худо? Ты тогда совсем так, как сейчас, смотрел на воду!

— Лучше бы я тогда утопился! — вымолвил Владек глухо.

— Ой, что ты, Владек! — вскрикнула девушка.

— Тсс, не шуми! Хотел бы я, чтобы до завтрашнего утра везде было тихо, как на кладбище… И чтобы все люди спали как убитые… Я тебе плакался на свое сиротство, и на теткины побои, и на голод и холод, и в воду глядел, а ты… ты меня жалела тогда… А ведь и ты сирота… Крыжовник мне в утешение приносила, и сказки рассказывала, и на булки для меня милостыню просила. Добрая ты! Я этого никогда не забуду… Как увидел я тебя сегодня, все вспомнил… Ты моя!

Он снова обнял ее крепко, горячо и коснулся губами ее губ, но вдруг вздрогнул и опустил руки. Вдалеке, где-то у реки, раздался резкий и долгий свист.

— Вот, зовет уже! — сказал Владек тихо. — Это Франек.

Он хотел было вскочить, но остался на месте.

— Еще немножко… Еще минутку посижу с тобой.

И, помолчав, спросил:

— Марцыся, когда ты крепче спишь? Под утро, да?

— Под утро, — машинально повторила она.

— Все люди крепче всего спят перед утром… А старый садовник и его сынок, франт этот, потащутся к кому-то на крестины… Франка оставят дом сторожить… Ну, и кухарка еще у них есть и два работника, но эти к утру заснут как убитые… Правда?

— Правда, — все так же прошептала Марцыся. Она ровно ничего не поняла из его слов, но дрожала всем телом от охватившей ее смутной тревоги и вцепилась в куртку Владка.

— Владек, Владек, отчего ты такой странный? Что ты задумал? Что с тобой будет?

Он встал и поднял ее за руки с земли. Остро сверкали его глаза в темноте, лицо было бело, как бумага.

— Что будет? А вот что: или я заберу тебя и уедем далеко… или… или ты меня, может, уже никогда не увидишь… Поцелуй же меня еще раз… крепко поцелуй!

На берегу пруда, свидетеля их встреч с самого раннего детства, под ивами, которые осыпали сейчас их головы дождем капель, сплелись их руки, и в темноте, в глубокой тишине, под шелест ветвей, долго звучали поцелуи.

От реки опять донесся свист, еще более пронзительный и долгий.