Том 5. Рассказы 1860–1880 гг.

— Ну как же… Если человек так будет идти, идти, он придет на самый край света и тут, если захочет дальше идти, — бух! — полетит вниз, вот как, например, со стола. Мне и то очень удивительно, как это солнце до сих пор не упало и не разбилось!

— А я знаю! — с торжеством воскликнула Марцыся. — Оттого, что его там море поджидает, берет на руки и укладывает в колыбельку.

Владек задумался.

— Хорошо ему! — сказал он, наконец. — А меня вот никогда никто спать не укладывал.

— Разве мама твоя тебя не укладывала?

Мальчик так низко нагнулся к воде, что, казалось, он говорит с нею, а не с Марцысей.

— Мою маму на кладбище отнесли, когда я только что родился…

— А отец не укладывал? — продолжала допытываться Марцыся.

Владек опять сказал не ей, а воде в пруду:

— Нет, никогда. Как мать померла, он меня сразу сюда, к тетке, отвез.

— А тетка не укладывала?

Владек поднял голову, сжал кулаки.

— Как же, станет эта ведьма со мной нянчиться! Она только и знает орать, лаяться да тумаками меня угощать!

И неожиданно спросил:

— А твоя мать тебя на руки берет? Укладывает в постель?

— Бывает, что и укладывает. И так крепко целует…

Она замолчала и через минуту добавила тихонько:

— А вчера побила…

— То целует, то бьет! — констатировал Владек. — А кормит каждый день?

— Когда трезвая, кормит, а как напьется, тогда…

— Ага! У моей старухи часто люди водку пьют и, когда надрызгаются, кричат, ссорятся и старуху ругают… А когда же тебе мать сказки рассказывает — когда пьяная или когда трезвая?

— Когда трезвая. И песенкам разным тогда меня учит… А то плакать начнет… ой, так плачет!

Владек помолчал, потом сказал задумчиво:

— Мать у тебя, видно, добрая, даром что пьяница. Мне бы хоть такую! А отец где у тебя?

— Нету, — отвечала Марцыся.

— Почему нету? Помер?

— Не помер… А просто совсем его нету.

— Ну как же так?..

Владек погрузился в размышления.

— А, знаю! — сказал он, наконец, удовлетворенно. — Понял! Значит, у твоей матери нет мужа.

— Ага! — подтвердила Марцыся.

— Ну, да все равно, — заметил Владек. — Вот у меня отец есть, а что от него толку?

Он растянулся на мокрой траве, прислонив голову к суку ивы, и громко вздохнул:

— Беда!

— Беда! — повторила за ним Марцыся, уткнув подбородок в руки и покачиваясь из стороны в сторону всем худеньким телом.

Рассказав друг другу историю своей жизни, оба на время примолкли. Владек первый прервал молчание.

— Скажи мне какую-нибудь сказку, — попросил он.

Марцыся отозвалась не сразу.

— Хочешь про сиротку? — спросила она подумав.

— Давай! — сонным голосом ответил мальчик.

Марцыся еще помедлила, припоминая или собираясь с мыслями, потом начала:

— Раз в траве среди зеленой руты и крапивы один человек нашел на могиле мертвую сиротку.

Последние слова она произнесла медленно и невнятно: ее уже морила дремота. Она все же пыталась досказать сказку и, протирая глаза кулачками, начала снова:

— Там… на могиле… над сироткой… выросла бе-рез-ка…

Тут руки у нее упали, голова сама собой склонилась на грудь к спавшему уже Владку, и она уснула.

От мокрой земли поднимался густой белый пар и, словно мокрыми пеленками, окутывал спящих детей. Старые ивы укрывали их густой тенью своей, баюкали шелестом, а над оврагом по темному небу мелькали порой извилистой молнией падающие звезды.

Это была первая ночевка Марцыси под ивами в овраге, памятная так же, как первая экскурсия в город. С тех пор она не раз бывала в городе, чаще с Владком, но иногда и одна. Ночевать в овраг она не ходила только тогда, когда было очень холодно или когда мать удерживала ее дома ласками, песнями и сказками. А иногда случалось, что сон сморит ее в городе, под стенами костела, или поддеревом, или под высоким забором чьего-нибудь сада, и тогда она проводила там всю ночь.

Так шла ее жизнь до десяти лет.

* * *

Когда Марцыся после удачной охоты на голубей и проведенного с Владком на крыше предвечернего часа вернулась домой и осторожно приоткрыла дверь, женский голос спросил из глубины комнаты:

— Это ты, Марцыся?

Возвращаясь домой, девочка всегда открывала дверь тихонько, чтобы по тому, что увидит в комнате, и по голосу матери определить, в каком та состоянии и можно ли войти, или надо поскорее удирать в овраг под гостеприимную сень ив.

Сегодня Эльжбета сидела на табуретке в глубине крохотной, низкой каморки с закоптелыми стенами и чинила свою ветхую одежонку при свете лампы, стоявшей на хромоногом столе. Марцыся вошла и, подойдя к матери, нерешительно остановилась. Она еще не знала, как ее встретят, и готовилась к отступлению. Но в этот вечер Эльжбета была совершенно трезва. Она посмотрела на дочь, и густая сеть морщин на ее лбу немного разгладилась.

— Пришла? — начала она тоном ворчливым, но не сулившим взрыва. — А я уже думала, что опять будут тебя где-то черти носить целую неделю! Что же ты так рано воротилась? Надо было опять на чужом дворе переночевать! Ох ты, непутевая! Не глядели бы на тебя мои глаза, горе ты мое!