Том 5. Рассказы 1860–1880 гг.

— Не плачь! — сказала ей Янина. — Для слез у тебя, может статься, скоро будет причина посерьезнее.

Вскоре после продажи канареек Янина объявила девушке, доставлявшей обеды из кухмистерской, что отказывается от них.

— Я буду готовить дома, — сказала она, — дешевле обойдется.

Но домашние обеды не удавались Янине; ничего толком у нее не получалось, — она обжигала руки, сердилась, плакала. Кончилось тем, что она стала покупать или брать в долг в городе холодные готовые блюда, стоившие столько же, если не больше, чем горячие питательные обеды из кухмистерской. Она, видно, не умела вести счет деньгам и, кроме того, была лакомкой, поэтому много денег уходило на сласти.

Когда весной, в первый ясный и солнечный день, Янина зашла к Злотке в лавку, та всплеснула руками:

— Ай-ай! Как вы плохо выглядите! Как похудели!

И в самом деле, лицо Янины пожелтело, глаза ввалились, на лбу прибавилось морщин. Она постарела и подурнела, только льняные волосы вились все так же молодо и кокетливо и маленький рот сохранил свежесть и привлекательность.

— Хочу посоветоваться с вами, милая, — сказала она, — как мне быть? Я нашла место, очень хорошее… у порядочных людей в довольно богатом доме… Жалованье предлагают большее, чем я когда-либо получала, — не знаю уж, чем я так понравилась и родителям и детям…

Она умолкла и казалась еще более смущенной, чем обычно.

Злотка молчала, покачивая головой, как всегда, когда задумывалась над чем-то грустным и непонятным. Потом устремила свои умные, проницательные, хотя и потухшие от старости глаза на стоявшую перед ней женщину и тихо спросила:

— Что же будет с ребенком?

На этот раз Янина была, очевидно, так погружена в свои мысли или расстроена, что не сказала, как всегда: «А мне какое дело до этого ребенка?» Облокотившись о прилавок, она глядела невидящим взглядом и глухо повторяла:

— Что же будет с ребенком?

— Вы бы по крайней мере поместили его куда-нибудь.

— Куда же? Как я могу это сделать? — вспыхнула женщина. — У меня нет ни знакомых, ни возможностей… Я просила всех, кого только знаю… отказываются… да я в конце концов и не могу настаивать — иначе люди сразу же… На весь город есть только один детский приют, всегда переполненный… да если бы и нашлось место, разве его выпросишь… Я одинока, бедна, у меня нет ни протекции, ни средств… О боже мой, боже!

Голос ее становился все громче и жалобней. Она была бледна как полотно.

Старая еврейка смотрела на нее, трясла головой и о чем-то думала. Потом оглянулась и, увидев, что, кроме них, в лавке никого нет, тихонько спросила:

— А почему бы вам не сообщить ему обо всем? Может быть, поможет, посоветует?

Лицо панны Янины стало пунцовым.

— Кому сообщить? Кто может мне помочь? — вскрикнула она с раздражением.

Запавшие губы еврейки сложились вдруг в странную улыбку, жалостливую и чуть презрительную.

— Ну, ну, — произнесла она медленно, — если вы не понимаете, то я объяснять не стану. Но кое-что все-таки скажу…

Злотка подняла вверх сморщенный палец и, покачивая головой, продолжала:

— Вот еще что мне хочется вам сказать: стыдиться иногда хорошо, а иногда — плохо… Стыд хорош, когда оберегает человека от греха, и нехорош, когда мешает человеку исправить свой грех. Вот и страх — он тоже к месту, если страшишься бога, ну а людей бояться — плохо, очень плохо… что хорошего может сделать человек, который всегда чего-то стыдится, всегда в страхе?

Панна Янина задрожала; она снова стала очень бледной. Но, когда она встретилась взглядом со Злоткой, в глазах ее сверкнул гнев.

— Не понимаю, о чем вы говорите, — сказала она резко и вышла.

Вечером к учительнице явился плохо одетый еврей и сначала вежливо, а потом все громче и настойчивее стал требовать, чтоб она вернула ему долг. Янина краснела, смущалась, просила отсрочки, потом обещала уплатить через несколько дней.

На следующее утро у Янины состоялся такой же разговор с женщиной в большом платке, которая, бесцеремонно развалившись на диванчике, разговаривала развязным тоном и смотрела на нее злобным взглядом.

Через несколько часов Янина зашла к Злотке в лавку. Она силилась сохранить хладнокровие и решимость, хотя это ей плохо удавалось. Высоко держа голову, она старалась преодолеть смущение и робость, но губы ее дрожали, а глаза наполнялись слезами.

— Дорогая моя, — сказала она, подойдя к прилавку, за которым сидела Злотка, — сколько я вам должна?

Та быстро составила небольшой счет и молча подала его.

— Я заплачу сегодня вечером, — сказала Янина.

— Вы уже договорились об этом месте?

— Я сейчас пойду и скажу, что принимаю предложение. Завтра я уезжаю с этой семьей в деревню…

— Далеко?

— Кажется, миль двадцать отсюда.

Злотка молчала. Янине уже незачем было оставаться в лавке, но она не уходила. Помолчав, она сказала:

— Мне придется попросить вперед жалованье за год… Половина уйдет на уплату долгов, да и приодеться надо, потому что дом богатый и там необходимо прилично одеваться. Но, если вы разрешите, я оставлю вам немного денег… для девочки…

Злотка с досадой махнула рукой.