Том 5. Рассказы 1860–1880 гг.

Енох, не обращая ни малейшего внимания на то, что его не слушают, продолжал свой рассказ. Его невозмутимость оказалась небезрезультатной, ибо когда рассказ достиг своего кульминационного пункта — одновременной гибели всех первородных детей египтян, — внимание слушателей снова было приковано к рассказчику.

Одновременная гибель первородных произвела сильнейшее впечатление на окружающих.

Слушали с раскрытыми ртами, с выражением глубокой скорби во взглядах. Дети еще не понимали различия между национальностями, не знали о том, что одна народность может ненавидеть другую и радоваться ее несчастью. Ум их не достиг еще такой степени «развития», чтобы понимать, что такое ненависть и месть. Они жалели о египетских первородных детях так же, как если бы дети были израильтянами. Но Енох достиг уже этой степени мудрости и к египетским первородным не чувствовал особой жалости.

С горящими глазами, сильно жестикулируя, продолжал он рассказывать о жалобах и стонах, которые раздавались в Египте, как вдруг…

— Смотри! Смотри! — закричали вдруг все слушатели, а Хаимек даже задрожал от радости. На бульваре появилась женщина в белом, легком, как облако, платье и с темными шелковистыми косами, уложенными на голове. В руках у нее был букет прекрасных цветов.

Это была красивая стройная дама. Рядом с ней, с обеих сторон, шли такие же красивые и стройные мужчины.

Енох продолжал сидеть один на скамейке и, не обращая внимания на то, что все его слушатели разошлись, продолжал свой рассказ все с большим и большим жаром. Но его слушали только два дерева, меланхолично покачивая свои ветви.

Проходящая по бульвару дама с чудесным букетом цветов не смогла пробудить в Енохе интереса; его давно перестали интересовать суета и блеск света, ум его целиком погрузился в изучение книг. Но его легкомысленные товарищи толпой бежали за дамой в белом платье; клубы пыли подымались у них из-под ног, крики наполняли воздух. Хаимек не мог оторвать взгляда от прекрасного букета. До этих пор он видел лишь те цветы, что были нарисованы на старых платьях, затиснутых в корзину Хаиты, или те, что украшали когда-то шляпки, выброшенные в мусорные ямы. Сейчас он увидел вдруг настоящие цветы и весь задрожал от невыразимого восторга. В своем увлечении Хаимек забыл даже о маленьком Менделе, который не мог поспеть за бегущими товарищами, сел посреди дорожки на бульваре и громко плакал. Другие мальчики, менее смелые, бежали за дамой в белом на некотором расстоянии и показывали пальцами на ее букет.

Но Хаимек забежал вперед и, протягивая обе руки, умоляющим взглядом посмотрел на нее.

Дама сначала не обратила внимания ни на ребенка, ни на его то робкие, то более смелые жесты. Но вдруг Хаимек схватил ее за платье и слегка потянул к себе. Она остановилась и с улыбкой взглянула на ребенка. Взгляд ее встретился с блестящими, как черные бриллианты, глазами ребенка.

Она наклонилась к нему и спросила:

— Чего ты хочешь, малыш?

Хаимек робким движением дотронулся кончиками пальцев до ее цветов.

Дама рассмеялась и провела ладонью по густым кудряшкам ребенка.

— Попроси хорошенько, — сказала она.

Хаимек остановился и испуганно смотрел ей в глаза, губы его задрожали, словно он собирался заплакать. И не удивительно. Хаимек не понимал того языка, на котором она обратилась к нему.

— Скажи, малыш: «дай цветочек!»

Хаимек понял, что женщина учит его выговаривать какие-то неизвестные слова.

В его широко раскрытых глазах отразились внимание и смышленость. Он забормотал сначала что-то непонятное, но через минуту, со взрывом радости, по-детски коверкая трудные для него польские слова, он выразительно и громко закричал:

— Дай цветочек!

Тогда женщина в белом платье весело и вместе с тем глубоко заглянула ему в глаза, отделила от букета значительную часть цветов и протянула их ребенку.

Хаимек схватил у дамы руку и покрыл ее бесчисленными поцелуями.

Через минуту он бежал по улице, ведущей к еврейскому кварталу.

Бежал он быстро, держа цветы в высоко поднятой руке, и не слышал криков гнавшихся за ним товарищей, а от тех, кто догонял его, оборонялся руками и ногами.

Таким образом пробежал он несколько закоулков и несколько двориков и влетел в бабушкину избушку.

В этот момент заходило солнце; косой его луч падал на маленькие стекла и ветхие рамы окошка.

О, будь благословенно, солнце, золотящее черные стены темной нищей избушки! Твои красные лучи падают на глиняную печь, темным поцелуем касаются сморщенного чела старой, сгорбленной, измученной старьевщицы!

В розовом пламени заходящего солнца, с цветами в высоко поднятой руке предстал перед Хайтой, еле дыша, ее внук. Белоснежные лилии, пышные розы, голубые, как небо, незабудки, высокая трава с серебряной каймой — все это блестело на солнце подобно радуге, упавшей с неба. Их упоительный аромат наполнил всю избушку от почерневшего потолка до глиняного пола.

Хаита всплеснула руками, широко открыв от удивления глаза и рот.

— Хаимке, — воскликнула она, — аи, аи! Хаимке! Откуда у тебя такая роскошь? Где ты нашел такие бриллианты? Дай ты мне цветы сюда, я полюбуюсь ими. Аи! Как они пахнут!