И вот наконец вся партия собралась у подножия большого бугра, или купола, одетого льдом и припорошенного снегом, — то была макушка горы, последний клочок земной тверди между восходителями и пустыней небосвода. Снова заработали ледорубы, и люди, подобно причудливым насекомым, стали карабкаться вверх, ввинчивая каблуки в ничто, в воздух, в пар, лишь кое–где подбитый обрывками и клочками облаков, проплывающих ленивой чередой где–то там, внизу. Вдруг один из восходящих потерял упор под носком и упал! Он болтался в воздухе на кончике веревки, как паук на паутине, пока товарищи не втащили его наверх.
Несколько минут спустя весь отряд построился на крошечной площадке, на самой вершине, и под яростным напором ветра глядел вниз— на зеленые просторы Италии и безбрежный океан вздыбленных Альп.
Когда я дочитал до этого места, ко мне в номер ворвался Гаррис и с благородным энтузиазмом доложил, что веревки и проводники обеспечены и дело теперь за мной. На что я сказал ему, что решил пока что воздержаться от подъема на Альтели. Восхождение на Альпы, пояснил я ему, несколько отличается от того, как я себе его представлял, а потому, прежде чем приступить к нему, я считаю нужным подробнее с ним познакомиться. Однако я попросил Гарриса не отпускать проводников, а предложить им последовать за нами в Церматт, так как они мне там понадобятся. Я сказал ему, что на меня сошел дух приключений и, кажется, я на верном пути к тому, чтобы сделаться ярым aльпинистом. И я сказал ему, что и недели не пройдет, как мы с ним совершим такой подвиг, что у людей более робкого нрава волосы встанут дыбом.
Мои слова чрезвычайно обрадовали Гарриса и заронили в нем честолюбивую мечту. Он тут же побежал сказать проводникам, чтобы они последовали за нами в Церматт, захватив с собой все свое снаряжение.
Глава VI
Что может быть лучше и драгоценнее, чем новое увлечение! Как оно захватывает человека! Как волнует, как обуревает душу! Я вышел из харчевни «Шваренбах» новым, в корне изменившимся человеком! Меня окружал новый мир, я смотрел на все новыми глазами. До сей поры, глядя вверх на исполинские снеговые горы, я благоговел перед их величием и грандиозностью, перед невыразимой грацией их очертаний; теперь, взирая на них, я видел твердыни, которые должно взять приступом, завоевать. Мое восхищения их величием и благородной красотой нисколько не уменьшилось, напротив — к старому увлечению прибавилось новое. Меря глазами пядь за пядью их крутые склоны, я прикидывал возможность — или невозможность — измерить их шагами. Завидев сверкающий ледяной шлем, пробившийся за облака, я представлял себе цепочку черных точек, упорно ползущих вверх и соединенных между собой тончайшей нитью.
Мы обогнули одинокое озерце по названию Даубензее и вскоре увидели невдалеке, по правую руку, ледник, подобный величественной реке, замерзшей в движении и перегороженной в устье отвесной стеной. Мне еще не приходилось видеть ледник так близко.
Вскоре набрели мы на новенькую дощатую сторожку и на кучку людей, строивших каменное здание: значит, у «Шваренбаха» будет невдолге конкурент. Здесь мы купили бутылку–другую пива, — во всяком случае, мне это назвали пивом, но я понял по цене, что это раствор драгоценных камней, а по вкусу понял, что раствор драгоценных камней для питья непригоден.
Мы находились в угрюмой, дикой местности. Но вот перед нами что–то вроде трамплина, вознесенного над обрывом. Мы подошли и ахнули, пораженные контрастом: перед нами простиралась сказочно–волшебная страна. На глубине двух–трех тысяч футов раскинулась ярко–зеленая равнина с прелестным городком и серебряной лентой реки, извивающейся среди лугов; этот райский уголок обступили со всех сторон гигантские кручи, одетые сосновым лесом, а над макушками сосен высились в обманчивой близости купола и шпили массива Монте–Розы. Какой восхитительно зеленой и красивой показалась нам эта тесная долина! Расстояние не скрадывало деталей, а только мельчило, придавая им изящество, мягкость и миниатюрность: так выглядят города и ландшафты, когда смотришь на них в обратный конец подзорной трубы.
Прямо под нами вздымался, вырастая из долины, утес с зеленой маковкой, напоминающей перекосившуюся скамью, а вокруг этой скамьи, как бы покрытой зеленым сукном, сновало множество белых и черных овец, – с нашей вышки они представлялись нам гусеницами–переростками. Вознесенная на высоту, скамья казалась совсем близкой, но то был лишь обман зрения, она лежала глубоко внизу.