Том 5. Мощеные реки

Если по-серьезному, то ответ записан в десятках книжек и научных трудов. А если коротко, то вулкан — это «окошко», в которое человек видит детство Земли. Как образовались земные породы? Как и почему отложились жилы чистых металлов? Как складывалась внешность планеты? Есть теория: весь земной покров — это вещество, вынесенное на поверхность вулканами. Наконец, вулкан — это грозные силы, и надо учиться предсказывать их пробуждение.

А может, эти силы — в упряжку? Тоже не исключается. Вот тогда и можно будет вести разговор о «шерсти и молоке». А пока что люди по крупицам, иногда с риском для жизни собирают знания о вулканах…

Нам надо немедленно уходить. Кружится голова, и даже руки чувствуют ядовитые испарения кратера. Еще раз окинуть взглядом эту пропасть на вершине горы…

— Вулканологу в голову не придет, что человек — царь природы.

Этим изречением Николая окончилась наша беседа в кратере у Шивелуча.

* * *

У входа в палатку видим следы. Люди?! Кусок картонки с красной тряпкой, чтобы сразу заметили, и записка: «Были в 16 часов 20 минут. Прилетим по погоде».

…Погоды еще пять дней не было. И все время Шивелуч держал нас в спальных мешках, заставлял бить изнутри по стенкам палатки, чтобы стряхнуть горы снега. Вода в «копытце» вымерзла, и для чая надо растапливать скрипящий морозный снег. Кончился хлеб, кончился сахар. Ломаем одну на двоих сигареты. Но это все ничего, если бы не чертовы сапоги по утрам. Мы еще шутим, потому что возле палатки висит замерзшая четверть барана…

— Вертолет!!!

Не верим и все-таки все выбегаем. Вертолет.

_{Фото автора. 6 марта 1966 г.}

Мальчик и птица

ФОТОНОВЕЛЛА

Я получил письмо от сестры. «…Мы все очень скучали по старикам. Две недели, пока отец и мама гостили в Москве, Тобик выл — мы даже спать не могли. Козы не давались доиться — все руки у меня в синяках от козлиных рогов… Тобик перестал выть, как только услышал знакомые голоса. А коза маме все лицо облизала».

Читая письмо, я вспомнил любопытную встречу в недавнем путешествии…

Этот мальчик и эта птица живут на острове Беринга. Человек и птица не видели земли, кроме острова, окруженного водой Тихого океана.

Мальчика зовут Володя Христиченко. Он живет в деревянном доме островного поселка, ходит в школу. Большая чайка-мартын живет на берегу большой колонии таких же чаек. Океан после отлива оставляет на отмелях всякую живность.

Чайки за ней охотятся — целый день кричат, дерутся, летают над самым прибоем. А вечером вся колония собирается на ночлег. Птицы сидят, вобрав головы, — не то спят, не то дремлют.

Мы шли с Володей вечером у самой воды и распугали чаек. Они загалдели и поднялись.

Сотни птиц с огромными, как у орлов, крыльями полетели вдоль берега. Но одна чайка вдруг отделилась от стаи. Летит к нам. Опускается. Я отпрянул — птица села на плечо моему спутнику.

Володя остановился. Чайка сложила крылья и спокойно стала оглядываться. Мальчик не выражал удивления…

Весной Володя подобрал на берегу обессилевшего, мокрого, не умевшего летать птенца.

Отогрел, высушил и оставил дома. Аккуратно кормил, ходил с приемышем к берегу. Чайка выросла и вернулась в свою колонию. Но что-то осталось в памяти вольной птицы. Иногда она прилетает и долго сидит на крыше бревенчатой избы. А когда Володя приходит на берег — чайка узнает его. Если поблизости не много людей, птица опускается на плечо.

У дружбы великое множество путей…

У дружбы великое множество путей.

Север, весенний вечер.

_{Фото автора. 7 апреля 1966 г.}

Наследство доктора Котса

Умер человек и оставил наследство. Человек был из числа прекрасных чудаков, бескорыстный и непрактичный, потому и осталось наследство, которому люди понимающие цены не могут определить и которое до наследников пока не дошло — пылится в темных шкафах, в подвалах, и есть угроза гибели богатства, собранного делом большой человеческой жизни.

* * *

«Я хочу, чтобы вы меня поняли не только верхушкой, но и колотушкой», — старик в черной профессорской шапочке улыбнулся, прислонил руку к груди, призывая понять умом и сердцем все, что он хочет сказать. Теперь я знаю: каждую лекцию он начинал этим словом, он очень хотел, чтобы слово было предельно понятным и интересным. Шестнадцать лет назад, когда я первый раз его слушал, он был еще бодрым. Он говорил по-русски, потом пришли девять английских ученых, он стал говорить по-английски. Он мог читать лекции по-французски и по-немецки.

В поношенном пиджаке, в стариковских ботах он был похож на доброго сказочника, шкафы он открывал торжественно, как шкатулки, и слушатель щурился от блеска переливчатых крыльев райских птиц, фазанов, колибри.