Том 5. Энн Виккерс

Вы должны называть меня Белла. — И доктор Геррингдин так улыбнулась, так прищурила свои продолговатые глаза, что Энн против воли была очарована. — Вам не кажется, Энн, что вокруг Нелл увиваются мерзейшие типы с тех пор, как Джордж уехал? Милый Джордж!

— Ты никогда его так не называла, пока он был здесь, — заметила Элеонора.

— А теперь называю, видя всех этих человекоподобных морских свинок. Чего стоит твой путешественник! Вот уж уверена, что никто не рискует больше него… обедая в вагон-ресторанах: бог знает, чем там кормят! А какой он сведущий, как умеет все наглядно объяснить! Можешь ты отличить, когда он целует тебя, как маори, и когда, как кумаси, слюняво и страстно? Б-р-р! Ни один мужчина на свете не способен любить элегантно и интересно. Только женщины!

Доктор Геррингдин протянула руку, словно вылепленную из воска, и погладила худую руку Элеоноры. Энн почувствовала неловкость, видя, как покорно Элеонора поддается этому нежному заигрыванию, этой рассчитанной дерзости.

Вскоре Энн начало казаться, будто Белла Геррингдин находится одновременно всюду и окружает ее со всех сторон. Когда бы она теперь ни зашла к Элеоноре, доктор Геррингдин стояла перед камином, широко расставив ноги и изрекая циничности, а цинизм ее был таков, что здоровые натуры, вроде Энн, начинали чувствовать себя сельскими простушками. Теперь уже не приходилось волноваться из-за временных жильцов на задворках сердца Элеоноры. Когда Элеонора ускользала на кухню с кем-нибудь из них, доктор Геррингдин как бы между прочим следовала за ними и изящными насмешками превращала поклонника в чурбана.

Когда ей удавалось застать Энн и Элеонору одних, без гостей, она заводила разговор о великих женщинах-друзьях, об автоэротизме, о религиозной символике. Прежде чем получить диплом доктора философии, она три года занималась психологией, после чего, казалось, успела проштудировать все существующие книги о половых извращениях.

— Ну как нелепо, — жаловалась она, — что в 1918 году, в век Фрейда, рваных ритмов и военных соломенных вдов, все еще распространен взгляд на женщин, и даже среди самих женщин, — как на ангелов, лишенных всяких других органов, кроме сердца, легких и зачатков мозга! Вот что я вам скажу, дорогие мои: пока все не поймут, что девушка может быть лакомым кусочком, розовым бутоном и в то же время обладать хорошо действующим кишечником, до тех пор в положении женщин не произойдет существенного сдвига. В конце концов розовый бутон, покрытый росой, знаком со слизняками и навозом, и натурам, слишком утонченным, чтобы признать это, лучше держаться подальше от вульгарного сада и вернуться к пяльцам и плетению кружев.

И доктор Геррингдин углублялась в увлекательные статистические расчеты, свидетельствовавшие о перио — личности страсти и низводившие очарование Джульетты до ряда крестиков в календаре Ромео.

Энн становилось не по себе. Ничего нового в этом для нее не было. Еще слушая курс физиологии в Пойнт — Ройяле, она узнала о посторонней, не имеющей к ней отношения вещи, именуемой «полом». Она слышала, как Мальвина Уормсер говорила о проститутках мужского и женского пола, о темных пропастях, скрытых за серебряной завесой каждого храма. Но между мудрой и уютной Мальвиной Уормсер и смакующей эти вещи Беллой Геррингдин была такая же разница, как между отцом Энн и Лейфом Резником. Конечно, Мальвина и отец были гораздо более порядочными людьми. «Но мудры ли они? — гадала Энн. — Нет, дело не в этом, — уверенно отвечала она себе, — просто у них никогда не было склонности к самолюбованию».

— Послушайте! — обратилась она к доктору Геррингдин. — Почему надо все время говорить об извращениях? Мы ведь все не настолько наивны, чтобы думать, будто детей находят под капустой.

— Да, радость моя, но вы настолько наивны, что думаете, будто дети родятся обязательно! И в каком смысле «извращения»? Разве можно называть извращением то, что, встречаясь постоянно, становится статистически достоверным? Существуют дикие племена — это по части твоего путешественника, Нелл! — которые считают неприличным смотреть, как другие едят. Нам это непонятно. Всякое проявление пола так же нормально, как есть пищу, переваривать ее и извергать из себя.

— Возможно. Но почему-то мы не говорим все время о еде и не прячемся по углам, чтобы шептаться о ней! — возражала Энн. — Если бы мы только и делали, что разговаривали о еде, было бы очень скучно. Существуют на свете толстяки, готовые часами рассказывать о чудесных трюфелях, которые они ели в Дижоне, и о почках, которыми они обжирались в Барселоне. Вам они нравятся? А вообще, нормально это или нет, но, по-моему, человек, который считает, что есть бифштексы наивно, и питается исключительно пряностями и камамбером, теряет в жизни очень много приятного!

— Энн, милая девочка, я всегда утверждала, что деятельность на ниве социальных преобразований сродни богословию. Вы прибегаете к типичной уловке проповедников, выдавая метафору за аргумент.