Том 5. Энн Виккерс

Она любила Элеонору. Она помнила, как та приготовляла какао и сражалась с полицейскими, мыла кухонную раковину в Особняке Фэннинга и цитировала Краффта-Эббинга, рассказывала скандальные легенды о сомнительной непорочности Мейми Богардес, проходила три мили во время бурана, чтобы выступить на каком-нибудь несчастном суфражистском митинге, и шокировала Мэгги О Мара непристойностями, сохраняя при этом вид анемичной французской принцессы.

Энн понимала, что после отъезда Джорджа Элеонора успела сменить десяток любовников. А как раз сейчас, по мере того как росло презрение Энн к Лейфу Резнику и уважение к Мальвине Уормсер, она все больше убеждала себя, что ненавидит всех мужчин и в рядах ангельских существ женского пола сражается против угнетателей-мужчин. Особенно она не выносила любезных и услужливых друзей дома, которые охотно пользовались любовью Элеоноры, а заодно и даровым джином: дряхлого драматурга со сластолюбивыми пальцами, который так искусно пересказывал последние клубные сплетни и анекдоты, что даже казался умным; путешественника, читавшего лекции по двадцать три месяца на каждый месяц своих странствий и любившего выразительно описывать оригинальные брачные обычаи туземных племен; милого, нежного, всегда готового помочь профессионально «молодого человека», который в течение двадцати пяти лет оставался одним из самых обещающих молодых писателей и самым надежным из незваных гостей. Энн не сразу поверила, что эти бездельники могли быть любовниками Элеоноры. Живя с Джорджем Юбенком, Элеонора была образцовой женой. Теперь же она меняла любовника каждую неделю. Она не откровенничала с Энн, считая ее хорошим товарищем, но немного святошей. О Лейфе и аборте она даже не подозревала и потому относилась к Энн весьма покровительственно. Энн с гадливостью вспоминала весенние собачьи свадьбы. Элеонора то и дело, под предлогом смешивания коктейлей, удалялась на кухню с очередным нежным и внимательным кавалером и оставалась там минут пятнадцать. Обедая с Энн в Бреворте, она то и дело вскакивала из-за стола и бегала звонить каким-то анонимным личностям. И все-таки Энн упорно не желала вмешиваться и доискиваться, почему Элеонора делается все более нервной, все более болтливой и пустой, почему ее запавшие глаза становятся старыми.

Вопрос этот подняла Белла Геррингдин. Доктор философии Изабелла Геррингдин, которую двести — триста ближайших подруг и шесть — восемь знакомых мужчин звали Белла, «служила администратором в универмаге Эмануэль и Iv°, одном из чудес века, игравшем в современном Нью-Йорке примерно такую же роль, как Парфенон в древних Афинах, но только он был куда больше и полезнее. У «Эмануэля» можно было купить браслет из бриллиантов и изумрудов за семнадцать тысяч долларов и превосходную подделку под этот браслет за семнадцать центов. Там можно было приобрести отличные погребальные венки фирмы «Добро пожаловать», бумажные носки, статуэтки святых, сборники острот специально для сенаторов, издание Апулея на японской бумаге ручного изготовления, швабры, канареечное семя, маникюрный набор за сто семьдесят восемь долларов, комбинезоны, билеты в Каир через Мадейру и Алжир, чернослив, настоящие китайские чесалки для спины, обувь для пахарей, автографы Джуды Бенджамена[104] и Зейна Грея,[105] жевательный табак, импортные французские шляпы, золотых рыбок, смешные «валентинки» 1870 года, разборные дачные домики и булавки. Вице-президентом универмага, ведавшим экспедицией, был отставной бригадный генерал. Всего там работало четыре тысячи служащих, и над всей этой армией властвовал отдел кадров, который на основании неумолимых законов бихевиоризма[106] решал, кто обладает талантом продавать дамские хлопчатобумажные панталоны, а кто создан для торговли губными гармониками.

При первой встрече у Элеоноры доктор Геррингдин произвела на Энн отталкивающее и вместе с тем чарующее впечатление. В этой самоуверенной гибкой красивой женщине было что-то от коралловой змеи. Ей можно было дать и двадцать восемь и тридцать восемь лет — ее гладкое, как эмаль, лицо, совершенно невозмутимое, за исключением быстрых глаз, не выдавало ее возраста. Она носила костюмы из тонкой материи, полотняные воротнички, мужские галстуки и шляпы-треуголки. Собеседника она слушала с таким видом, будто знала все гораздо лучше него. При этом она изящно играла мундштуком.

Они завтракали втроем — Энн, Элеонора и доктор Геррингдин.

— Элеонора, — сказала доктор Геррингдин, — тот человек, с которым ты поздоровалась, когда мы входили, а он выходил, он что, новенький?

— Я недавно с ним познакомилась. Он симпатяга. Адвокат.

— Это еще не делает его симпатягой. Доктор Виккерс, вам не кажется…

— Просто мисс Виккерс.

— Отлично, пусть будет «мисс». Хотя, по правде говоря, я намерена называть вас Энн. Я так много слы- ‹ шала о вашей замечательной деятельности в Корлиз — Хук, что мне кажется, будто я вас знаю очень давно.