Том 5. Энн Виккерс

Передать яд осужденному убийце, чтобы он мог умереть достойно и один, а не перед строем алчущих крови священников, надзирателей и репортеров, лишив государство возможности удовлетворить свою кровожадность, — это значит совершить уголовное преступление. И не меньшее преступление — помочь девушке, осужденной на сплетни и злословие, которые бывают хуже смерти, избавив ее от того, чему дано странное название «незаконный ребенок». С таким же успехом можно было бы говорить о «незаконном урагане» или о «незаконной горе». Врач, который прописывает богатой женщине постельный режим и совсем ее запугивает, — хороший, замечательный человек. Врач, спасающий девушку от позора, — проходимец, укравший у общества удовольствие позлобствовать, и его сажают в тюрьму. Поэтому порядочным женщинам трудно найти врача, делающего аборты. Зато усердное служение пороку вознаграждается тем, что грешники легко находят пути избегнуть наказания.

Будь Энн карманным воришкой или профессиональным шулером, ей не составило бы никакого труда отыскать врача, которому она могла бы вверить Тесси Кац. Но поскольку она добросовестно служила человечеству (и получала примерно четверть жалованья секретарши страховой конторы и десятую долю жалованья очаровательно распутной актрисы), то ей было так же трудно разузнать о нужном ей враче, как обнаружить новое месторождение алмазов. Она расспрашивала шепотом сотрудниц Корлиз-Хук, намекала об этом Мальвине Уормсер, пока наконец вспомнив, что Элеонора Кревкёр безмятежно живет в грехе, не достала адрес спасителя. (У Элеоноры имелось шесть адресов так называемых «специалистов» с гарантией, что они осторожны, недороги и хранят врачебную тайну. Все это вместе с номерами телефонов было аккуратно внесено в черную записную книжечку.)

Особенно ей рекомендовали моложавого итальянца на Ист-Бродвее. Энн отправилась к нему и увидела типичного кинематографического врача — живого, веселого, с закрученными усиками и маленькой бородкой.

— Я… э-э-э… мне надо поговорить с вами конфиденциально, — запинаясь, произнесла Энн, чувствуя себя жалкой провинциалкой, а не уверенной в себе преобразовательницей общества. В приемной, отделенной от всего мира дверьми и портьерами (где их никто не подслушивал, кроме сестры, секретарши и еще одного собрата-спасителя, удобно расположившегося в ожидании за портьерой), Энн решилась:

— Доктор, я работаю в народном доме. У нас есть одна бедная девушка, работница, получающая очень низкую плату, и она… э-э-э… попала в беду. Он не хочет на ней жениться, и родители выгонят ее из дому. Помочь ей — значит сделать доброе дело. У нее, конечно, нет денег, но я… жалованье у меня небольшое, но вам будет сразу же уплачено, если вы берете не очень дорого.

Доктор закашлялся от смеха (он был добродушный человек, помогал трем родственникам в Америке и пятерым в Италии. Играл на кларнете и был первоклассным пловцом). Он наклонился над сидевшей Энн, погладил ее по плечу и ободряюще сказал:

— Ничего, ничего, деточка! С врачом не надо стесняться. Ведь это наше дело! Война… я все понимаю. Может быть, и я уеду на Пьяве, и тогда бог знает, сколько я оставлю здесь обиженных девушек! Конечно, военное время… Совершенно нормальное явление, милочка. А вы, наверное, восхитительная возлюбленная! Когда у вас в последний раз были?..

— Когда… Я же вам говорю, это не для меня! Как вы могли подумать? Просто смешно! Я повторяю: это одна еврейская девушка, моя подопечная.

— И вы собираетесь платить за нее из вашего жалованья сотрудницы благотворительного учреждения? Гм. Ну что же, придется вам… ведь и врачам нужно, знаете, жить… придется попросить вас уплатить за нее вперед.

— Хорошо. Сколько?

— Ну-у… Скажем, пятьдесят долларов. Это минимальная плата, с моей стороны это чистая благотворительность.

— Хорошо. Когда мне привести ее? Я захвачу с собой деньги. А сколько вы возьмете за то, чтобы подержать ее здесь или где-нибудь в другом месте дня три — четыре после операции, чтобы все сошло благополучно?

— Десять долларов в день. У меня наверху отличная комната. В эту плату входит и сиделка на часть дня, и я сам буду присматривать за ней, как за родной сестрой. Не беспокойтесь. Вы будете довольны. Держу пари, вы станете присылать ко мне всех своих подопечных. Вы порядочная образованная девушка, я сразу это понял… Я просто шутил.

Энн пошатывало, когда она брела к метро. Странно, какую слабость она чувствовала в последнее время.

Направляясь к доктору, она взвешивала, не воспользоваться ли и ей его услугами. Нет, это исключено! Невозможно!

Это не был физический страх. Она не сомневалась, что этот развязный наглец хорошо знает свое дело. Но даже если бы опасность существовала, она и тогда не испытывала бы страха. Она сейчас не боялась умереть. Напротив, смерть была бы отличнейшим выходом. Но ей, сотруднице Корлиз-Хук, целнтельнице страждущих душ и голодающих кошельков, казалось унизительным отдать себя в руки этого резвого шарлатанишки.

В последние дни она твердо решила последовать примеру Тесси. Но, очевидно, этот путь для нее закрыт.

Самоубийство?