Том 5. Чертова кукла

– Сколько вопросов сразу! – засмеялся Саватов. – Мы люди самые обыкновенные. Мысли тоже у нас обычные, в некоторых самых главных мы действительно согласны. Это нас и связывает. А делаем мы вместе… очень мало делаем. Вот это беда! Очень мало.

– Куда нам! – грустно сказал племянник. – Мы книжные, мы тряпки. Живем – и все.

Сергей Сергеевич вздохнул.

– Что ж! Я бы поделал. Да не выкрутиться. Пристать не к кому. Свое заводить – некогда.

– Вот вы бы свое завели, – вдруг сказал Саватов, пристально глядя на Михаила.

Племянник кивнул головой.

– Да, он непристанный. Ему бы хорошо свое. Рано?

– Что такое свое? Что рано? – опять рассердился Михаил. – Загадки какие-то! Ничего не понимаю.

Саватов поднялся.

– Пойдемте-ка, друзья, в кабинет. Там сидеть лучше. Поговорим попросту. Да не сердитесь вы, – кивнул он Михаилу, – мы сами сердитые, и между собой-то бранимся, а тут вы еще! У нас никаких секретов нету, вы простых самых вещей не понимаете!

Идя сзади, Сергей Сергеевич бурчал:

– В чужие-то глаза глядя, мы наметались людей признавать. Сейчас же уж и маячит. Привычка!

Давно ушел Лавр Иваныч, к полночи приближалось, а Михаил все еще сидел в тесном, мягком кабинете Савато-ва, уставленном книгами. Хроменький племянник умостился в кресле. Сергей Сергеевич на подоконнике – он курил толстые папиросы.

Говорили все, говорили о простых вещах, и так, будто и хозяева, и гость давным-давно друг друга знают. Случилось это незаметно. Михаил перестал недоумевать, зачем они живут вместе и зачем он к ним пришел.

Лавр Иваныч ему больше нравился; Саватов же казался похожим на старую, беспокойную птицу; рыженького он жалел за хромоту; но с ним и с Сергеем Сергеевичем говорить было свободнее, чем с Лавром Иванычем, который все гнул на возвышенное.

– Я сам был партийным человеком, – рокотал Сергей Сергеевич с подоконника– Это дело хорошее. Ну, однако, приходит такой момент, что сколько слов одинаких ни говори, а настоящего согласия не получается. Тут ведь не такое какое-нибудь «товарищество» деловое, торговое, тут весь человек требуется. А партия – она на мнениях. Скажете – и на делах. Да ведь на каких? И по делам ничего не узнаете в человеке, если захочет он от вас скрыться.

– Как ты путано говоришь, – перебил Саватов. – Но, конечно, теперь слово «партия» должно больше обозначать, и чтобы крепко было, как прежде, нужно бы друг друга знать куда полнее. Основы глубже подводить.

– Не могут же триста человек так знать друг друга, как трое? – сказал Михаил.

– Отчего? Могут! Откуда взглянуть на человека. С одним два слова сказать, с другим чаю напиться, с третьим помолчать вместе важно. Вы не смейтесь, голубчик, я совершенно серьезно это говорю.

– Не думаю смеяться. Если у вас есть секрет, как узнавать людей, научите!

– Какой секрет! Да не бойтесь, сами научитесь, все придет. Не обойтись. Ширится человек – ну и надо на него повнимательней смотреть, не протокольно: где родился да когда скрывался, какой у тебя послужной список.

– Идеалисты вы… – усмехнулся Михаил и прошел по комнате.

– Мы книжные, – вздохнул хроменький, – это правда. Поздно уж самим в жизнь опять бросаться. Но идеализмом я эту нужду в более серьезном и широком сближении людей не считаю.

– Нужда великая! – проговорил Сергей Сергеевич. – И что ж! Я-то пошел бы еще, поработал бы с хорошими людьми. Вот к вам бы пошел, – прибавил он, глядя на Михаила. – Люди есть. Небось и у вас есть, да не знаете вы их.

Михаил опомнился на минуту. О чем они говорят?

– Есть, есть люди, – подхватил Саватов. – Люди всегда есть. Хотя бы учениц моих взять, курсисток, – сколько их у нас бывает! Я это говорю для примера. Во скольких великолепный огонь горит! Двадцать пять лет тому назад она бы Перовской, Верой Фигнер очутилась, а теперь уж ей этого мало; у нее душа-то шире; надо идти, – а некуда, не к кому. И бросится скорее, не знаю куда, в Троице-Сергиевскую лавру пешком пойдет, вконец и себя, и огонь свой погубит, а в Веры Фигнер не пойдет. Хоть и святое место, да уж прошлое, остыло оно. Нынешние хорошие люди там не помещаются.

– Значит, на прежних-то людях крест поставить?

– Ну, какой крест! Человек во времени всякий меняется.

Хроменький вышел, ковыляя, принес бутылку белого вина и четыре стакана.

– Экий ты какой, – сказал Сергей Сергеевич и посмотрел на него нежно. – Сказал бы, я бы сам принес.

А Саватов опять к Михаилу:

– На вашем месте вам перегодить хорошо. Осмотреться. Что ж так бежать, по инерции.

– Уйти, что ли? Как? Различно уходят. Юрий Двоекуров ушел… просто надоело. Сестра моя ушла… или уходит – руки опустились. Да что об этом говорить: нельзя мне уйти. Некогда осматриваться.

И он опять рассердился на себя.

– О чем мы говорим? И с какой стати?

– О вас говорим, – сказал хроменький. – Право, не торопитесь. Будет вернее. Как же не оглядеться? Времена уж двинулись, и у самого-то у вас, должно быть, требований прибавилось.