Том 5

Вечер был невыносимо жаркий, и Шелтон вышел с сигарой побродить по городу; на улице к нему подошла какая-то женщина и заговорила с ним. Он понял, что это одна из тех женщин, которых мужчины обрекли служить им забавой, — сочувствовать таким считается сентиментальным. Лицо у нее было красное, голос хриплый; в ней не было ничего привлекательного, кроме фигуры, подчеркнутой безвкусным нарядом. Развязный тон, одутловатые щеки и запах пачули, исходивший от нее, вызвали у Шелтона отвращение. Он вздрогнул, когда она дотронулась до его руки, и, отшатнувшись, ускорил шаг. Но она продолжала идти следом, тяжело дыша, и ему вдруг стало жаль эту женщину, которая, задыхаясь, так гналась за ним.

«Ведь я могу хотя бы сказать ей что-то», — подумал он и, остановившись, произнес с состраданием, но сурово:

— Это невозможно!

И хотя она улыбалась, он понял по ее разочарованному взгляду, что она не будет настаивать.

— Весьма сожалею, — добавил он.

Она пробормотала что-то. Шелтон покачал головой.

— Весьма сожалею, — повторил он. — До свидания!

Женщина прикусила губу.

— До свидания, — глухо сказала она.

Дойдя до угла, Шелтон обернулся. Женщина неуклюже бежала по улице; откуда-то сзади появился полисмен и крепко схватил ее за локоть.

Сердце Шелтона тревожно забилось. «Боже! — подумал он. — Что же мне теперь делать?» Его первым побуждением было уйти и забыть об этом, поступить так, как поступил бы на его месте любой порядочный человек, который не имеет ни малейшего желания впутываться в подобную историю.

И все же Шелтон повернул обратно и, пройдя немного, остановился шагах в десяти от них.

— Спросите у этого джентльмена! Он сам заговорил со мной, — утверждала женщина хриплым голосом, в котором! Шелтон, несмотря на резкость тона, почувствовал страх.

— Ладно, ладно, — возразил полисмен, — знаем мы эти басни!

— Чтоб черт побрал вашу полицию! — со слезами в голосе закричала женщина. — Вы что, одни только есть хотите? Надо же и мне чем-то жить!

Шелтон с минуту стоял в нерешительности, но, заметив выражение ее испуганного лица, подошел к ним. Тут полисмен обернулся, и, увидев его бледное лицо со злыми глазами и тяжелой челюстью, словно перерезанной ремешком шлема, Шелтон почувствовал отвращение и в то же время страх, точно он очутился лицом к лицу со всем, что презирал и ненавидел и чего смутно боялся. Казалось, перед ним стояло холодное, уверенное в своей правоте воплощение закона и порядка, что поддерживает сильных и попирает слабых, воплощение самодовольства и подлости, против которых могут протестовать лишь избранники с чистой душой. И самым странным было то, что этот человек всего лишь выполнял свой долг. Шелтон провел языком по пересохшим губам.

— Надеюсь, вы не собираетесь отдать ее под суд? — спросил он.

— А почему бы и нет? — в тон ему спросил полисмен.

— Послушайте, констэбль, вы ошибаетесь. Полисмен вынул записную книжку.

— Ах, вот что, ошибаюсь? Прошу назвать ваше имя и адрес: мы должны сообщать о таких вещах.

— Конечно, пожалуйста, — с раздражением сказал Шелтон и назвал свое имя и адрес. — Но я первый заговорил с ней.

— Может быть, вы зайдете завтра утром в суд и повторите это? — Дерзко сказал полисмен.

Шелтон посмотрел на него, стараясь вложить в свой взгляд как можно больше силы.

— Смотрите, поосторожнее, констэбль! — сказал он, но слова эти даже ему самому показались жалкими.

— Мы тут не для шуток поставлены, — угрожающе заметил полисмен.

Не найдясь, что ответить, Шелтон только повторил:

— Смотрите, поосторожнее, констэбль!

— Вы джентльмен, а я только полицейский, — сказал блюститель порядка. У вас деньги, а у меня власть.

И, схватив женщину за локоть, он повел ее за собой.

Шелтон повернулся и пошел прочь.

Он зашел в Гриннинг-клуб и бросился на диван. Он не чувствовал ни жалости к женщине, ни особой злости на полисмена, а лишь недовольство собой.

«Что же я должен был сделать? — думал он. — Ведь этот негодяй действовал вполне законно».

Он сидел, пристально разглядывая картины на стенах, и в душе его росло отвращение. «Тот или иной из нас, — думал он, — но ведь мы виноваты в том, что эти женщины ведут такую жизнь. А толкнув их на это, мы не можем обойтись без них, — не только не можем, но и не хотим, и вместе с тем мы преследуем их с помощью закона и гоним их на улицу, а потом… мы хватаем их и бросаем в тюрьму. Ха! Прекрасно… великолепно! Хватаем их и бросаем в тюрьму! А сами сидим и возмущаемся. Но что же мы делаем? Ничего! Наша система — самая высокоморальная из всех существующих в мире систем. Мы пользуемся всеми ее выгодами, не запачкав даже края своей одежды, — страдают только женщины. Да и почему бы им не пострадать? Ведь женщина — низшее существо!»

Шелтон закурил папиросу и велел слуге подать вина.