Том 4. Стиховедение

На материале новых языков, как кажется, такая инвентаризация формульного материала еще не предпринималась — даже там, где имеющиеся индексы и конкорданции сами, казалось бы, это подсказывали. Мешало этому унаследованное от романтизма убеждение, что творчество — акт сугубо индивидуальный и ни о какой формульности в поэзии нового времени речи быть не может. Так, для русской классической поэзии мы уже не первый год обладаем конкорданциями и словарями рифм Пушкина, Батюшкова и Баратынского, образцово сделанными Т. Шоу[619]. Эти работы обсуждались в печати, но ни одной попытки в интересующем нас направлении сделано не было, несмотря на то что сам факт нередких повторений и самоповторений в стихах русских классиков давно был известен исследователям. Разрозненные наблюдения над отдельными «заимствованиями y предшественников» (особенно лермонтовскими) делались издавна и не перестают умножаться. Шаг к обобщению сделал в свое время C. П. Бобров[620], указав, что заимствованиями должны считаться не просто слова, a позиции слов в стихе, слагающиеся в «синтаксико-ритмические обороты»: стих Хомякова «Остров пышный, остров чудный» есть несомненная калька стиха Пушкина «Город пышный, город бедный», хотя совпадает здесь только одно слово. Затем эти наблюдения были уточнены в работе О. Брика «Ритм и синтаксис»[621]. Если М. О. Гершензон[622] еще относился к явлениям такого рода как к неожиданному курьезу (отсюда вызывающее название его недописанной статьи «Плагиаты Пушкина»), то В. Виноградов ощущает их уже саморазумеющимися и в «Стиле Пушкина» приводит такие заимствования Пушкина из его предшественников десятками[623]. Весь этот материал давно заслуживает быть собранным воедино; a опыт словаря Шумана указывает, каким образом можно его систематизировать и в каких направлениях умножить.

Проблема формульности стиха интересна тем, что в ней сходятся два уровня строения поэтического текста — лексико-стилистический и ритмико-рифмический. Как складывается (или, вернее, как выслеживается) ритмико-синтаксическое клише? Во-первых, оно должно опираться на более или менее частотное слово поэтического языка: иначе трудно ожидать достаточной повторяемости. Это — лексический фактор. Во-вторых, это слово должно занимать в стихе маркированную позицию — в начале или чаще в конце, в рифме. Это — рифмический фактор, он сильно ограничивает круг возможных слов: словарь русских рифм беднее, чем словарь русского языка. В-третьих, примыкающие к этому слову слова и словосочетания должны укладываться в ритм стиха. Это — ритмический фактор, и он ограничивает круг возможных словосочетаний. Попробуем рассмотреть взаимодействие этих факторов на материале 4-стопного ямба Пушкина и его современников.

2

Три самых частотных прилагательных в стихах Пушкина — милый, молодой (+ младой) и полный (соответственно 404, 245 + 179, 174 словоупотребления). Ср. y Лермонтова (стихи и проза) молодой — должный — милый; y Блока («Стихи о Прекрасной Даме») белый — последний — бледный, y Ахматовой («Anno Domini») черный — милый — белый, y Анненского («Кипарисовый ларец») черный — белый — желтый/синий; у Мандельштама («Камень») темный — черный — чужой; y Пастернака («Сестра моя — жизнь») мокрый — белый — черный; y Вознесенского («Антимиры») красный — белый — ночной, при этом — ни одного повторения![624]

Из общего количества 245 употреблений слова молодой словоформа молодой составляет 103 случая (42 %): из них в рифме — 90 случаев (87 %), в том числе в 4-стопном ямбе — 42 случая (47 %). Из общего количества 179 употреблений слова младой словоформа младой составляет 56 случаев (31 %): из них в рифме — 26 случаев (46 %, расхождение заметное), в том числе в 4-стопном ямбе — 14 случаев (54 %). Словоформа молодой (42: 245 = 17 %) вдвое сильнее тяготеет к рифме 4-стопного ямба, чем словоформа младой (14: 179 = 8 %), — стиховеды знают, что более длинные слова больше оттягиваются на конец стихотворной строки.